• описанные выше характеристики Яхве как Бога (т. е. того, кто является Господом творения и действует в истории);
• ценности, выраженные через дела Яхве в истории, явленные благодаря исходу, а позже сведенные в законы Израиля: забота о слабых и угнетенных, восстановление справедливости, отвержение идолопоклонства и связанного с ним социального зла;
• концепция социальной структуры с позитивными последствиями в политической сфере, особенно представление Израиля о Яхве как о царе, что способствовало отказу от монархии на протяжении нескольких столетий и впоследствии ограничивало власть царя;
• вера в то, что земля принадлежит Богу, что, в свою очередь, устанавливало экономическую справедливость и опрокинуло господствующую модель землевладения;
• вера в Яхве как творца и опору естественного порядка, что лишило обожествления таких сфер жизни, как сексуальность, плодородие (земли, стад и жен) и даже смерть.
Это всего лишь некоторые контуры парадигмы, той всеобъемлющей матрицы убеждений и ценностей, сформировавших исторический Израиль.
Во–вторых, сам Израиль был парадигмой, во втором, более узком значении Куна. То есть он был конкретной моделью, практическим, культурно обусловленным, экспериментальным образцом уже воплощенных убеждений и ценностей. Теперь никто не станет отрицать то, что ясно показали сами еврейские писания: израильтяне все же не смогли воплотить те законы и социальные установления, к которым они были призваны в завете. Тем не менее, существует исторический факт: при переходе от Бронзового века к Железному в древней Палестине возникло удивительное сообщество с радикально отличающимися формами социальной, экономической и политической жизни, каждая из которых неразрывно связана с особенной формой их верования. Они называли себя «Израилем» и «народом Яхве», и им на протяжении нескольких столетий удавалось показать, например, что теократия может существовать; что землей можно владеть и пользоваться, не считая ее исключительно коммерческим продуктом, который можно приобретать, продавать или использовать по праву личной собственности; что можно сохранять равенство семей, благодаря присущим системе механизмам предотвращения нищеты, долга или рабства; что духовные потребности народа можно удовлетворить и при отсутствии потребительской землевладельческой священнической элиты. Их конкретное существование в истории парадигматично. Конечно, с течением времени этот исторический эксперимент сам претерпевал многие изменения. Народ Божий от Авраама до возвращения из вавилонского плена перенес несколько основательных метаморфоз, тем не менее, в каждой эпохе существовали константы, базовые фундаментальные идеалы того, что значило быть Израилем.[43] Другими словами, сам Израиль был призван к постоянной самопроверке в свете парадигмы собственной конституции.
Второе значение научной парадигмы также полезно для нашего применения к ветхозаветной этике. В научном исследовании «конкретный образец», полученный в результате научного эксперимента, функционирует как модель для решения других задач. То есть работающие в некой «дисциплинарной матрице» ученые (парадигме в первом значении) полагают, что модель, успешно решающая одну проблему (парадигма во втором значении), по всей видимости, даст результаты, если ее применить к другим проблемам в той же сфере. Это другой способ, помогающий увидеть, что означает рассматривать ветхозаветный Израиль в качестве парадигмы. Видя, как они в их культурном и историческом контексте решали проблемы и вопросы, общие, в принципе, для всего человечества, мы можем ответить (хоть и не всегда решить) на нравственные вызовы, с которыми мы сталкиваемся в своих специфических обстоятельствах. Парадигма заключает в себе силу для решения проблем. Исторический Израиль давал всесторонний ответ на широкий спектр экономических, социальных и политических вопросов своего времени. Мы не можем винить их за то, что они не решили все проблемы человечества. Это не является целью парадигмы. Основная задача Израиля состояла в особенной, уникальной природе. Джон Голдингей подчеркивает важность специфики ветхозаветных законов и институтов. Они не позволяют нам удовлетвориться абстрактными обобщениями:
Следовательно, утверждения Библии либо говорят нам, как жить, либо (когда они не делают этого) являются моделью и мерилом наших попыток понять, как мы должны жить. Это означает, что мы не игнорируем специфичность библейских заповедей (и применяем их к нашему времени, как если бы они были вневременными универсальными истинами). Нас также не пугает их специфичность (тем самым делая нас вовсе неспособными применить их к нашему времени). Мы ценим их специфичность, потому что она демонстрирует нам, как воля Бога выражалась в то время, и мы воспринимаем их как парадигму для своих этических построений.[44]
События и истории как парадигмы
Другой подход к Ветхому Завету при помощи концепции парадигмы предложил в 1986 году Пол Хэнсон (Paul Hanson).[45] Он обратил внимание на то, что в самом Ветхом Завете некоторые события и повествования обладали такой силой откровения, что становились парадигмой тех действий, которых можно было ожидать от Бога в будущем, и того, как следовало поступать Израилю в ответ. Очевидный пример — исход. В исторических, поэтических и пророческих книгах исход предстает парадигмой верности, справедливости и сострадания Господа, а также парадигмой общественной жизни Израиля во многих проявлениях. Продолжая, Хэнсон приходит к выводу — то, что было парадигматическим для Израиля в Ветхом Завете, также было парадигматическим для церкви, сообщества того же Бога в Новом Завете, и для нас сегодня.
Вальдемар Янцен (Waldemar Janzen), говоря о парадигматическом характере ветхозаветного повествования, идет дальше.[46] Не только великий национальный эпос исхода, но также множество других, менее значимых, повествований хранились в сознании Израиля как парадигмы поведения в определенных контекстах. Парадигма, в этом смысле, больше похожа на умственную конструкцию, созданную в результате постоянного пересказа историй о том, что значит быть хорошим израильтянином в различных общественных ситуациях. Похожим образом большая часть нашего собственного нравственного поведения подсознательно направляется умственными парадигмами того, что значит быть хорошим отцом, хорошим водителем или хорошим другом. Они выстраиваются из множества историй, рассказанных нам в детстве, а также из богатого жизненного опыта. Таким образом, для Израиля парадигмами были внутренне усвоенные нравственные модели, изложенные в повествовательной форме. Янцен описывает несколько таких главных парадигм в Ветхом Завете: священническая, царская, пророческая и парадигма премудрости. Но самое высокое положение он отдает семейной парадигме с ее главными компонентами жизни, земли и гостеприимства. Каждая модель поведения, каждый список добродетелей, ожиданий, отношений и ценностей строился, исходя из широкого слоя ветхозаветных традиций.
Следовательно, существует множество способов использования парадигмы. Я не думаю, что какой–либо важнее другого. Мне представляется, что каждый добавляет свой нюанс в рассмотрение ветхозаветного Израиля в качестве парадигмы, или к использованию парадигматической методологии для ясного изложения ветхозаветной этики.
Парадигма или принципы?
Существует ли разница между предложенным мною здесь парадигматическим методом и известным подходом, предлагающим изъять принципы тех ветхозаветных законов, которые мы не можем сегодня применить во всех деталях, учитывая их специфичность и обусловленность? В некотором смысле не существует большой разницы. Чтобы использовать парадигму, мы должны найти и подчеркнуть принципы, которые она воплощает, и затем увидеть, как эти принципы могут быть вновь конкретизированы в иных контекстах. Однако, проблема с самим подходом «найти принцип» в следующем: он может привести в конечном итоге к отбрасыванию специфических реалий ветхозаветного текста, конкретной, земной истории Израиля. Как только вы заполучили принцип, то зачем вам обертка? Печально, но именно так многие люди обращались с Ветхим Заветом.
43
См. Goldingay,
44
Goldingay,