Моисей же передал народу слова или, если быть точным, Десять Слов, или Декалог, ибо таково значение еврейской фразы, обозначающей Десять заповедей. Евреи верили, что наряду с остальными заповедями эти десять были Божьим откровением, и поэтому их следовало внимательно записывать, беречь, читать и соблюдать. Во Второзаконии постоянно делается акцент на том, что послушание Израиля было ответом на слова Бога — на «всю его заповедь» (здесь единственное число собирательно). К ней нельзя прибавлять, от нее нельзя убавлять (Втор. 4, 2). Она должна стать путеводителем и самим путем, от которого нельзя уклоняться ни направо, ни налево (Втор. 5, 32–33). С нею в сердце человек должен жить всегда и везде: от рассвета до заката, наедине с собой, в семье или в обществе (Втор. 6, 6–9). Ведь из всех народов один только Израиль удостоился высочайшей чести стать обладателем откровения Божьего закона, его слова как руководства к жизни (Пс. 147, 8–9).
Как одно из следствий этого, нравственное учение было доступным для любого человека. Во Второзаконии не допускается и мысли, что заповедь Божья недосягаема, что она находится где–то высоко в небесах или далеко за морем, доступная только для нескольких избранных пророков или паломников. «Но весьма близко к тебе слово сие: оно в устах твоих и в сердце твоем, чтобы исполнять его» (Втор. 30, 11–14). Откровение Божье — это не мистическая тайна для посвященных, а свет, направляющий каждого члена Божьего сообщества. Закон существовал не только для семейного повседневного руководства, его читали на великий праздник седьмого года, где должны были присутствовать все члены общины — мужчины и женщины, молодые и старые, израильтяне и пришельцы (Втор. 31, 10–13), так как каждый был призван к послушанию, и каждый мог его проявить.
Одни нравственные откровения на страницах Ветхого Завета вызывают радость, другие выглядят как упрек. Псалмопевцы испытывают радость, размышляя о законе Бога. В Пс. 18 закон ставится на один уровень с самим творением — великое возвещение о Боге; подобно тому, как небеса проповедуют славу Бога, закон возвещает о его воле. Тот, кто изучает Божий закон и повинуется ему, обретает жизнь и мудрость (Пс. 18, 8), находит радость и свет (Пс. 18, 9), обогащается и насыщается (Пс. 18, 11), получает защиту и вознаграждение (Пс. 18, 12). В том же ключе, но более многообразно, говорится о Божьем слове в Пс. 118. Более семи еврейских слов передают значение этого выражения: закон, установления, заповеди, истины, свидетельство, слова, обетования и пр. В этом же псалме мы находим глубокий этический образ Божьего слова: «Светильник ноге моей и свет стезе моей» (Пс. 118, 105). Значение же и авторитет Божьего слова проистекают из трансцендентного характера Бога:
На веки, Господи, слово Твое утверждено на небесах. (Пс. 118, 89)Вот поэтому оно и истинно, достойно доверия, справедливо; поэтому оно и дает жизнь — и это только несколько качеств Божьего слова, описанных в Пс. 118.
Обличая народ Иудеи в непослушании, Михей говорил, что образ жизни его непростителен, ведь незнание законов не освобождает от ответственности, а социальные и личные нормы поведения были придуманы не ими. Кроме того, усердие в религиозных ритуалах и жертвоприношениях также не снимает с них вину, если они не могут соблюсти главного, такого явного в Божьем откровении:
О, человек! сказано тебе, что — добро
и чего требует от тебя Господь:
действовать справедливо, любить дела милосердия
и смиренномудренно ходить пред Богом твоим.
(Mux. 6, 8)Таким образом, хотя ветхозаветная этика и не состоит исключительно из повиновения словам Божьего откровения, тем не менее, без послушания обойтись нельзя. Слова и дела Бога говорили сами за себя, и ответ Израиля должен был явиться своевременно.
Понятие откровения, безусловно, проблематично для некоторых ученых и богословов, которым не нравится идея о трансцендентных истинах и законах, открытых Богом, истинах и законах, направляющих веру и поступки. Это не соответствует их мировоззрению, их предположениям об отношениях Бога с людьми на протяжении истории. Некоторые и вовсе отрицают любую идею об откровении и, соответственно, его авторитете в вопросах этики и говорят, что это, мол, посягает на нравственную автономию человека или, по меньшей мере, расходится с понятием зрелости человека (напр. Rodd, Glimpses). Другие не могут принять откровение как основание лишь для ветхозаветной этики из–за сложных в нравственном плане текстов, с которыми мы сталкиваемся при любом серьезном изучении Ветхого Завета.