- Вот именно!
- Мальчишкой ты бы себе этого не позволил! Ты ничуть не лучше тех белых, о которых кричишь!
- Око за око, мэр,- ответил Вилли, даже не глядя на него. А смотрел он на лица внизу; одни улыбались, у других был нерешительный вид, у третьих растерянный, у четвертых неодобрительный, кое-кто испуганно пятился.
- Ты сам пожалеешь,- настаивал мэр.
- Мы устроим выборы и изберем другого мэра,- сказал Вилли.
И он повернулся к городу, где вдоль всех улиц появлялись новые вывески: ОГРАНИЧЕННАЯ КЛИЕНТУРА - право на обслуживание определяет владелец. Он ухмыльнулся и хлопнул в ладоши. Здорово! Люди останавливали трамваи и красили задние скамейки в белый цвет, чтобы ясно было, кому впредь на них сидеть. Хохочущие мужчины врывались в кинотеатры и отгораживали веревкой часть зрительного зала, а жены, недоумевая, стояли на тротуаре, награждая ребятишек шлепками, и отправляли их домой, чтобы они не торчали на улице в эти страшные минуты.
- Все приготовились? - крикнул Вилли Джонсон, держа в руке веревку с аккуратной петлей.
- Все! - отозвалась половина толпы.
Другая половина что-то бормотала, двигаясь, будто фигуры из кошмара, в котором им ничуть не хотелось участвовать.
- Летит! - вскричал какой-то мальчуган.
И головы дернулись вверх, точно кукольные.
Высоко-высоко, рассекая небо, мчалась верхом на помеле из оранжевого пламени красивая-красивая ракета. Она сделала круг и пошла на снижение, и у всех захватило дух. Она села, разметав по лугу маленькие костерки, но пламя погасло, и несколько секунд ракета лежала неподвижно, потом на глазах у притихшей толпы большая дверь в корпусе ракеты, дохнув кислородом, скользнула в сторону, и вышел старик.
- Белый человек, белый человек, белый человек...
Слова летели над замершей в ожидании толпой, дети шептали их друг другу на ухо и подталкивали один другого. Точно рябь на воде, слова добежали до той границы, где кончалась толпа и начинались облитые солнцем и ветром трамваи со струящимся из окон запахом свежей краски. Шепот становился все тише. Смолк.
Никто не двигался.
Белый человек был высокого роста и держался прямо, но на лице его была печать глубокой усталости. Он не брился в этот день, и глаза его были старыми - старше глаз не бывает у живого человека. Они были бесцветные, почти белые и слепые от всего того, что он видел за прошедшие годы. Он был тощий, как зимний куст. Его руки дрожали, и ему пришлось опереться о дверь, чтобы устоять на ногах.
Он протянул вперед руку, попытался улыбнуться, опустил руку.
Никто не двигался.
Он смотрел вниз, на их лица, и, возможно, видел, а может, и не видел ружья и веревки, и, возможно, он ощутил запах краски. Его об этом никто и никогда не спросил. Он заговорил очень медленно и спокойно, не опасаясь, что его перебьют,- и никто не перебивал, и голос его был очень усталый, старый, бесцветный.
- Кто я - никакой роли не играет,- сказал он.- Все равно мое имя вам ничего не скажет. И я не знаю ваших имен. Представимся после.- Он помолчал, закрыв глаза, потом продолжал: - Двадцать лет назад вы покинули Землю. Это очень долгий срок. Он больше похож на двадцать столетий, столько произошло за это время. После вашего отлета разразилась война.- Он медленно кивнул.Да-да, большая война. Третья мировая. Она длилась долго. До прошлого года. Мы бомбили все города мира. Мы разрушили Нью-Йорк и Лондон, Москву и Париж, Шанхай, Бомбей, Александрию. Мы все превратили в развалины. А покончив с большими городами, принялись за маленькие, подвергли их атомной бомбардировке и сожгли.
И он стал перечислять города, поселки, улицы. И по мере того как он перечислял, над толпой рос гул.
- Мы разрушили Натчез...
Бормотание.
- Коламбас в штате Джорджия...
Опять бормотание.
- Сожгли Новый Орлеан...
Вздох.
- И Атланту...
Еще вздох.
- Начисто уничтожили Гринуотэр, штат Алабама...
Голова Вилли Джонсона дернулась, его рот приоткрылся.
Хэтти заметила это, заметила, как в его темных глазах мелькнуло воспоминание.
- Ничего не осталось,- говорил очень медленно старик у входа в ракету.Хлопковые поля сожжены.
- О!..- отозвались все.
- Прядильные фабрики взорваны...
- О!..
- Заводы заражены радиоактивностью - все заражено.
Дороги, фермы, продовольствие сплошь радиоактивны. Все...
И он продолжал называть города и поселки.
- Тампа.
- Моя родина,- прошептал кто-то.
- Фултон.
- Наш город,- произнес другой.
- Мемфис.
- Мемфис? Сожгли Мемфис? - потрясенный голос.
- Мемфис взорван.
- Четвертая стрит в Мемфисе?
- Весь город.
Безразличие улетучилось. Нахлынули воспоминания двадцатилетней давности. Города и поселки, деревья и кирпичные дома, вывески, церкви, знакомые магазины - все всплыло на поверхность из тайников памяти сгрудившихся людей.
Каждое название будило воспоминания, и не было никого, кто бы не думал о минувших днях. Возраст собравшихся - кроме детей - был для этого достаточным.
- Ларедо.
- Помню Ларедо.
- Нью-Йорк.
- У меня был магазин в Гарлеме.
- Гарлем разрушен бомбами.
Зловещие слова. Знакомые, возрожденные памятью места.
Попытка представить себе их обращенными в развалины.
Вилли Джонсон пробурчал:
- Гринуотэр в штате Алабама. Я там родился. Помню...
Исчезло. Все исчезло - сказал этот человек.
- Мы все разрушили,- говорил старик,- все уничтожили. Глупцы мы были, глупцами остались... Убили миллионы людей. Наверно, во всем мире теперь живы не больше пятисот тысяч человек всех рас и национальностей. Среди развалин нам удалось вобрать достаточно металла для одной-единственной ракеты, и вот мы прилетели на Марс за вашей помощью.
Он замялся, глядя вниз, на лица, пытаясь угадать, каким будет ответ, и не мог угадать.
Хэтти Джонсон почувствовала, как напрягается рука ее мужа, увидела, как его пальцы сжимают веревку.
- Мы были глупцами,- спокойно произнес старик.- Мы обрушили себе же на голову нашу Землю и нашу цивилизацию. Города уже не спасешь - они на сто лет останутся радиоактивными. Земле конец. Ее время прошло. У вас есть ракеты, которыми вы все эти двадцать лет не пользовались, не пытались вернуться на Землю. И вот я прилетел просить вас, чтобы вы их использовали. Просить вас отправиться на Землю, забрать уцелевших и доставить их на Марс. Помочь нам, чтобы мы могли жить дальше. Мы были глупцами, и мы признаем свою глупость и жестокость. Мы просим принять нас - китайцев, индийцев, русских, англичан, американцев.