Казалось, прошла уже целая вечность — а на самом деле, наверное, полминуты, — когда Скорцени сказал:
— Порядок. Можешь погасить.
Ягер быстро спрятал зажигалку в карман. Сердце отчаянно билось у него в груди, Ягеру чудилось, будто стук разносится по всему парку. Через пару минут здесь начнется такой грохот, что он заглушит все остальные звуки.
Скорцени тихонько хлопнул его рукой по спине, и Ягер решил, что получил сигнал действовать. Он схватил снаряд и засунул его в миномет.
Бабах!
Раздался такой оглушительный грохот, что Ягер вздрогнул. Когда он стрелял из танка, от внешнего мира его отделяло несколько сантиметров брони. Он схватил второй снаряд, послал его вслед за первым.
Бабах!
Между выстрелами он отчаянно пытался услышать сквозь звон в ушах крики и выстрелы французских солдат. Ничего он не услышал и молил всех святых, чтобы это не оказалось иллюзией. Ягер принес в парк двенадцать снарядов и надеялся, что им удастся использовать большую часть, прежде чем поднимется шум. Им потребовалось около минуты, чтобы расстрелять все.
Скорцени снова хлопнул его по спине, на сей раз так сильно, что Ягер с трудом удержался на ногах.
— Когда-нибудь я возьму тебя в свой отряд минометчиков! — заявил эсэсовец, прижав губы к уху Ягера.
— Я страшно рад, — без особого энтузиазма ответил Ягер. — Давай, пора возвращаться, а то кто-нибудь нас тут заметит и сообразит, что к чему.
— Минутку. — Скорцени схватил миномет, несмотря на то что по плану они собирались оставить его в парке. Рядом располагался маленький пруд, куда он и швырнул оружие. — До утра его не найдут, а может, и вовсе не заметят. К тому времени, с божьей помощью, мы уже будем далеко.
— С божьей помощью, — повторил Ягер. — Давай, пошевеливайся.
В тот момент, когда они вошли в дом, где снимали квартиру, и закрыли за собой дверь, из-за угла появились какие-то люди, они мчались к парку. Ягер и Скорцени бросились по лестнице наверх. Больше всего они боялись, что, когда поднимется шум, из их дома начнут выскакивать на улицу люди и обязательно заметят, что два жильца из четырнадцатого номера оказались не дома, — и тогда у них возникнут нежелательные вопросы, на которые тут же найдутся ответы.
Однако в коридоре было пусто, и Ягер, с облегчением вздохнув, закрыл за собой дверь. Где-то вдалеке завыли сирены и зазвонил колокол: машины «скорой помощи» и пожарники спешили на место происшествия. С самым серьезным видом Ягер протянул Скорцени руку, которую эсэсовец пожал с не менее серьезным видом.
Скорцени вытащил пробку из бутылки с вином, сделал большой глоток и протянул ее Ягеру. Тот вытер горлышко рукавом и тоже основательно к ней приложился.
— За удачу, — сказал он.
Скорцени энергично кивнул. Впрочем, уже в следующее мгновение Ягер представил себе, за что они пьют: в эту самую минуту французы, мужчины и женщины, задыхаются, мучительно пытаясь набрать в легкие воздух, только потому, что они, в надежде прокормить свои семьи, решились работать на ящеров. Лично ему, Генриху Ягеру, они ничего плохого не сделали.
— Ужасными делами мы с тобой занимаемся, — мрачно проговорил он.
— Ты только сейчас понял? — спросил Скорцени. — Да ладно тебе, Ягер, ты же не наивный юнец. Если мы не будем воевать с ящерами всеми доступными нам средствами, мы проиграем. Ну да, при этом страдают невинные люди… плохо, конечно, но так устроен мир. Мы сделали то, что должны были сделать, то, что приказали нам наши командиры.
— Да, — безжизненным голосом сказал Ягер.
Скорцени не понимал одной простой вещи — и никогда не поймет, даже если доживет до ста лет, что маловероятно, учитывая его образ жизни. «То, что ты должен сделать» и «приказ командира» — это не всегда одно и то же.
Однако солдатам не следует углубляться в столь сложные философские вопросы. Ягер задумался над ними только тогда, когда узнал, что делали немцы с евреями на востоке. С тех пор он уже не мог закрывать глаза и делать вид, что ничего не видит. Он отлично понимал, какая судьба ждет Землю, если ящеры победят в войне. Как и Скорцени, он был готов практически на все, лишь бы помешать им. Но в отличие от эсэсовца отказывался считать все, что делал, правильным и благородным.
Вот еще одно, не бросающееся в глаза, различие между ними, но оно есть, и Ягера это радовало.
* * * Пытаясь отдышаться, Йенс Ларссен остановился на вершине перевала Бертауд. Воздух белым облачком слетал с его губ. Снег мягким покрывалом окутал землю, изукрасил ветки громадных сосен, словно сошедших с рождественской открытки. Снег и лед превратили сороковое шоссе в скользкую слаломную трассу, к которой следовало относиться со всей серьезностью.
— Отсюда вниз по склону, — сказал Йенс.
Чтобы вернуться в Денвер, расположенный примерно в пятидесяти милях, ему придется сначала спуститься на милю вниз. При нормальных обстоятельствах дорога была бы легкой, но только не сейчас. Если велосипед наткнется на ледяной бугорок и заскользит вниз, когда поднимаешься вверх по склону, падения не избежать. Спускаясь же вниз по скользкой дороге, можно с необычайной легкостью сломать ногу или свернуть себе шею — если не удастся справиться с управлением.
— Очень медленно и осторожно, — громко напомнил себе Йенс. — Очень осторожно.
Часть пути наверх он шел рядом с велосипедом и еще дольше спускался вниз. Все равно, если повезет, он будет в Денвере через пару дней. А дальше Металлургическая лаборатория может собирать пожитки и отправляться в Ханфорд, штат Колумбия.
В Табернаше, на севере, Йенс купил вязаную матросскую шапочку. Одному богу известно, как она сюда попала; Табернаш находится так далеко от моря, что и представить себе трудно. Он натянул ее на уши, и они тут же начали отчаянно чесаться. Кроме того, еще осенью он перестал бриться, и у него отросла роскошная рыжая борода, которая отлично грела щеки и подбородок.