— Все так серьезно? — Дэниелс вздохнул. — Хорошо, сэр, я не понимаю, что происходит. Просто закрою свой проклятый рот и буду делать, что мне прикажут. И Тогда всякий поймет, что я служу в армии или что-то вроде того.
Шимански расхохотался.
— Я рад, что ты в армии, Остолоп. Тебе удается делать все вокруг забавным и нескладным.
— А я совсем не рад, что нахожусь в армии. Надеюсь, вы понимаете, тут нет ничего личного, сэр, — ответил Остолоп. — Я исполнил свой патриотический долг еще во время прошлой войны. И только из-за ящеров в армию стали брать старых пердунов вроде меня. Если бы не эти ублюдки, я бы сейчас размышлял о начале весенних тренировок, а не пытался отступать, делая вид, что так и надо.
— Нам нужно выполнить приказ, — ответил капитан Шимански. — Не знаю почему, но мы должны. И если это не армия, та что же она такое, дьявол ее побери?
— Да, сэр.
Если Остолоп показал, что нужно бить, игрок на базе должен попытаться ударить, нравится ему такая стратегия или нет. Теперь пришел его черед делать то, что ему совсем не нравится, раз уж те, кто наверху, посчитали это умным ходом. «Надеюсь, они знают, что делают», — подумал он, вставая на ноги.
Недовольный сержант Малдун принес новости.
— Господи, лейтенант, там строят настоящую стену из мешков с песком, будто рассчитывают, что ящерам через нее не перебраться. Мы должны сражаться с ними, а не бегать как зайцы.
— Ты знаешь об этом, я знаю, капитан знает и даже полковник знает — но генерал Маршалл не знает, а его мнение стоит больше, чем мы все вместе взятые, — ответил Дэниелс. — Будем надеяться, что генерал имеет представление о том, что здесь происходит, вот и все. И понимает, почему мы отступаем.
— Или почему мы позволяем ящерам нас убивать, когда они и сами не понимают, почему мы перестали сражаться? — проворчал Герман Малдун. Он был достаточно циничным, чтобы быть сержантом. И как всякий хороший сержант, знал, что воевать с начальством — дело неблагодарное. — Ладно, лейтенант, командуйте!
Остолоп постарался найти подсказку в историях, которые рассказывали ему деды. Он растянул линию обороны в редкую стрелковую цепь, укрепив опорные пункты пулеметчиками и базуками.
Чтобы удержать бронетехнику ящеров, у американцев хватало танков и противотанковых орудий, но тяжелую технику почему-то отвели назад. Остолоп никак не мог понять, что происходит, — ему вдруг показалось, что генералы хотят, чтобы ящеры наступали, впрочем, не слишком быстро. Оставалось надеяться, что общая картина имеет смысл, поскольку, с его точки зрения, происходящее было полнейшим абсурдом.
У его подчиненных появилось такое же чувство. Отступление всегда плохо сказывается на морали; ты начинаешь чувствовать себя разбитым, даже если физических причин для этого нет. Все понимали, что позиции можно удерживать, но теперь Дэниелс сомневался в успехе.
Конечно, Чикаго превратился в развалины, одна гора обломков мало чем отличалась от другой. Даже танкам стало непросто преодолевать груды битого кирпича и воронки, в которых они могли поместиться вместе с башней.
Дэниелс удивился, когда его отряд во время отступления на север выбрался на вполне приличную дорогу.
— Вы можете дальше идти по ней, — сказал военный полицейский, руководивший передвижением войск, — но тогда ящерам будет легче засечь вас с воздуха.
— Тогда зачем было расчищать дорогу? — спросил Остолоп.
Военный полицейский ничего не ответил. Возможно, он и сам не знал. Возможно, не знал никто. Возможно, армия расчистила дорогу, чтобы люди могли по ней ходить, а ящерам была удобнее их убивать. Остолоп уже давно привык к тому, что время от времени происходящее вдруг превращается в абсурд.
Неподалеку от южного конца дороги он заметил отряд солдат, которые восстанавливали дом. При этом они пытались создать видимость разрушений вокруг него. Дэниелсу показалось, что они недавно обрушили стену, выходившую на дорогу. Внутри они построили деревянную времянку. Затем Остолоп понял, что очень скоро будет практически невозможно ее заметить, потому что солдаты уже начали восстанавливать разрушенную стену. К тому времени, когда они закончат, никто не догадается, что внутри велись работы.
— Что за дьявольщина? — бросил Малдун, указывая на работающих солдат.
— Мы сражаемся с ящерами или строим для них дома?
— Не спрашивай у меня, — ответил Дэниелс. — Я уже давно перестал понимать, что происходит.
— Может быть, они собираются остаться здесь и защищать этот домик? — спросил Малдун. Теперь он обращался не к Остолопу, понимая, что у лейтенанта нет ответов, а ко всему миру — вдруг кто-нибудь его просветит. Не дождавшись, Малдун сплюнул в грязь. — Знаете, иногда мне кажется, что все, кроме меня, сошли с ума. — Он бросил косой взгляд на Дэниелса. — Меня и, может быть, вас, лейтенант. Так что вы тут не виноваты. — В устах Малдуна это был настоящий комплимент.
Остолоп размышлял над словами сержанта. Он уже давно удивлялся тому, как командование ведет бои в Чикаго. Если бы они продолжали воевать, как прежде, то уже давно вытеснили бы ящеров в южные районы города или полностью освободили Чикаго. О, да, потери ожидались большие, но Остолоп провел немало времени в окопах Первой мировой войны и знал, что если хочешь отнять у неприятеля территорию, нужно платить кровью.
Однако они отступали. Остолоп повернулся к Малдуну.
— Ты прав. Наверное, они спятили. Другого разумного объяснения происходящему я придумать не могу. — Малдун молча кивнул.
* * * Генрих Ягер ударил кулаком по броне своей «пантеры», с грохотом мчавшейся от Элса на запад, в сторону Бреслау. Он был в перчатках. В противном случае рука примерзла бы к металлу башни. Нет, он не сошел с ума. А вот относительно своего начальства у него появились серьезные сомнения.
У Гюнтера Грилльпарцера тоже.
— Какой смысл в нашем стремительном отступлении после трех дней отчаянной обороны — словно мы и не сражались за Бреслау?