— Да, наверное, ты прав, — сказал Якоби. — Ты ведь там был. Просто последние четыре года я веду передачи, рассчитывая вселить надежду в жителей оккупированной Европы — сначала стонавшей под игом нацистов, а теперь вот появились ящеры, — и не вижу никаких результатов своей работы. Мне бы хотелось знать, что я внес свою лепту в дело борьбы со злом.
— Ящерам правда нравится не больше, чем немцам, — ответил Русецки. — По сравнению с тем, что нацисты творили в Польше, инопланетяне выглядели получше, но ящеры хотят покорить всю Землю, и чем больше людей будет это понимать, тем отчаяннее они станут сражаться.
— Всю Землю, — повторил Якоби. — Тут есть о чем подумать. Мы назвали войну мировой еще до того, как ящеры на нас напали, но Америка, Африка, Индия, большая часть Ближнего Востока практически не участвовали в войне. Теперь же война охватила все страны. Трудно представить себе ее масштабы.
Мойше кивнул. Ему было труднее, чем британскому еврею. Якоби вырос в Лондоне, который являлся столицей одной из величайших мировых империй, к тому же тесно связанной с Соединенными Штатами. Он всегда думал о мире как о едином целом. Интересы Мойше прежде не выходили за пределы Польши — точнее, Варшавы — ровно до того дня, когда фон Риббентроп и Молотов подписали пакт о нацистско-советской дружбе, который гарантировал не только неизбежность войны, но и ее крайнюю жестокость.
Сквозь стекло инженер предложил Русецкому и Якоби выйти из студии. Они быстро повиновались; до начала следующей передачи оставалось совсем мало времени.
Как и следовало ожидать, в коридоре уже ждал высокий тощий мужчина с резкими чертами лица, его густые темные волосы тронула седина. Он посматривал на часы, держа в руках листы бумаги с напечатанным на машинке текстом, вроде тех, что нес Якоби.
— Доброе утро, мистер Блэр, — сказал Мойше на своем неуверенном английском.
— Доброе утро, Русецки, — ответил Эрик Блэр, снимая свой темный «в елочку» пиджак. — В этом закрытом гробу становится все жарче — пожалуй, лучше остаться в одной рубашке.
— Да, тепло, — ответил Мойше, отвечая на ту часть реплики, которую понял.
Блэр занимался вещанием на Индию. Он несколько лет прожил в Бирме, а также успел получить тяжелое ранение во время гражданской войны в Испании, где сражался на стороне республиканцев. Во время скитаний он умудрился подхватить тяжелый кашель, скорее всего туберкулез.
Он на всякий случай вытащил носовой платок.
— Прошу меня простить, джентльмены, мне нужно выпить стакан чая, чтобы прочистить трубы.
— Поразительный человек, — пробормотал Якоби на идиш, когда Блэр вышел. — Я видел, как после передачи он кашлял кровью, но никто из слушателей никогда бы не догадался, что он болен.
Вскоре вернулся Блэр с толстой чашкой из белого фарфора. Он сделал несколько глотков напитка, отдаленно напоминающего чай, скорчил рожу и быстро прошел в студию. И тут же завыла сирена воздушной тревоги. Русецки удивленно заморгал; он не слышал воя двигателей самолетов ящеров.
— Может быть, спустимся в подвал? — спросил он.
К его удивлению, Якоби возразил:
— Нет, подождем. Послушай.
Мойше послушно принялся слушать. Вместе с воем сирен до него донесся и другой звук — резкий металлический звон, который он далеко не сразу сумел распознать.
— Почему звонят церковные колокола? — спросил он. — Раньше во время налетов они молчали.
— В сороковом году их голоса должны были послужить сигналом, — ответил Якоби. — Благодарение Богу, тогда он так и не прозвучал.
— Я не понимаю, каким сигналом?
— Когда люфтваффе начали нас бомбить, все колокола молчали. Но все знали, что, если колокола зазвонят, значит, началось вторжение.
Церковные колокола продолжали звонить, и внутри у Мойше все похолодело.
— Немцы не станут вторгаться в Англию, — сказал он. Хотя это и не вызвало у него особого восторга, после высадки ящеров отношения между Великобританией и оккупированной немцами северной Францией стали почти дружескими. Ящеры… — Ой!
— Ой — это правильное слово, — согласился Якоби и склонил голову набок, прислушиваясь к сиренам и звону колоколов. — Однако я не слышу истребителей ящеров и выстрелов наших зениток. Если вторжение и началось, то не в Лондоне,
— Тогда где же? — спросил Мойше, словно Якоби имел доступ к тайной информации.
— Откуда я знаю? — нетерпеливо отозвался Якоби и тут же ответил на собственный вопрос. — Мы на радиостудии Би-би-си. Если мы ничего не выясним, находясь здесь, значит, ответа на твой вопрос не существует.
Русецки стукнул ладонью по лбу, чувствуя себя очень глупо.
— В следующий раз — знаешь, что я сделаю? Спрошу у библиотекаря, где найти нужную книгу.
И Мойше снова колебался, он не слишком хорошо знал планировку здания, поскольку обычно направлялся сразу в эту студию.
Якоби заметил его сомнения.
— Пойдем, я покажу тебе, где находится отдел новостей. Они в курсе всех событий.
На нескольких столах стояли ряды радиоприемников. Свист и скрежет помех, разноязыкий говор легко могли свести случайного человека с ума. Большинство операторов — в основном женщины — сидели в наушниках, каждая из них слушала только одну станцию.
Одна фраза повторялась снова и снова:
— Они здесь.
Одна из женщин сняла наушники и положила на стол. Вероятно, она собралась выйти в туалет. Женщина кивнула Якоби — кажется, они были знакомы.
— Понимаю, почему ты к нам зашел, дорогуша, — сказала она. — Мерзавцы наконец это сделали. Парашютисты — и один только бог знает, что еще — высадились на юге, а также в центральных графствах. Больше никто ничего не может сказать.
— Спасибо, Норма, — сказал Якоби и перевел ее слова Мойше, который сначала понял не все.