Светлана вздрогнула.
— Вот так вот, да?
— Ага. Ее я ждал всю жизнь. — Он улыбнулся. — Кто бы мне раньше такое сказал — я бы не поверил. — Да, но это все лирика. Перейдем к практике. Итак, я выражаю тебе свою благодарность. — Он кивнул на коробки. — Это тебе, как я уже говорил. Можешь посмотреть и даже… — он сделал паузу, — примерить.
Светлана уставилась на Купцова. Конечно, Роман делал ей подарки. Она любила материальное выражение благодарности, и вовсе не от пристрастия к стяжательству — за ней не водилось такого греха. Но Светлана знала: слова произносить — просто. А потратиться — это уже кое-чего стоит.
Она медленно встала, взяла одну коробку, положила на стол и развязала упаковку. Под крышкой, которая всем своим видом заявляла, что не может прикрывать собой какую-то дешевку, оказалась на самом деле отменная вещь. Голубовато-серый плащ, уложенный ловкими руками нездешних продавщиц, обещал удовольствие.
— Ох! — Она потянулась к плащу.
— Под цвет твоих глаз.
Она развернула плащ, по ее лицу было ясно, как ей он нравится. Нежные щеки заалели от удовольствия.
— Слушай, Роман, а ты здорово влюбился.
— Советую заглянуть во вторую коробку.
— Сейчас. — Она подхватила вторую и торопливо открыла.
Черные лодочки, похожие на ее, на те самые, которые она оставила у него дома.
— Как это понимать? — настороженно спросила она.
— Да ты примерь.
Она сбросила одну туфельку на высоком каблуке и надела новую.
— Точно. Слушай, это же… — Она назвала фирму, от одного названия которой захватывало дух. — Нет, я не понимаю…
— Чего тут понимать? Возмещаю нанесенный материальный ущерб. Я правильно формулирую с юридической точки зрения? — спросил он.
— Смотря что ты хочешь сказать, — осторожно проговорила Светлана, стоя в разных туфлях. Плащ струился, обтекая легкую фигурку.
— Понимаешь, я выбросил твой плащ и туфли. Те, которые ты оставила у меня.
— Выбросил? — Светлана уставилась на Купцова, ее глаза от удивления стали серыми. — А чем они тебе насолили? Что они тебе сделали?
— Да ничем и ничего. — Купцов пожал плечами. — Просто взял и выбросил.
Внезапно до нее дошло. Она расхохоталась. Она хохотала так, как будто ее щекотали.
— Ой, я не могу. Ты выбросил, чтобы она поверила, что меня у тебя больше нет? Она потребовала? Она потребовала выбросить?
— Нет, что ты. Я сам…
— Ну, Купцов, совершенно точно: у тебя начинается новая жизнь. Что ж, удачи тебе. А за одежку спасибо. У меня нет к тебе имущественных претензий. — Она засмеялась. — Никаких.
Светлана была абсолютно права. У Романа началась новая жизнь после отъезда Ульяны. Просыпаясь, он тянулся к телефону, чтобы сказать Ульяне «доброе утро», а вечером не ложился спать без того, чтобы не пожелать приятных снов.
— Я хочу, чтобы ты увидела меня, — заявлял он ей. Она смеялась и спрашивала:
— В каком виде закажете?
— Это ты мне должна сказать в каком, и я явлюсь к тебе во сне, — выспренне произносил он, но по интонации было ясно, в каком именно виде он хотел к ней явиться.
Странное дело, но они почти не упоминали о ружье. Более того, он ловил себя на мысли, что ему сейчас безразлично, что уплыл номер ружья, тот самый, вожделенный, без которого для него закрыт навсегда счет в швейцарском банке. Да есть ли он там на самом деле — его это не заботило ничуть. Его заботило другое, как оказаться поскорее рядом с Ульяной, а если нет, то хотя бы лишний раз услышать ее голос. У нее необыкновенный голос. Голос-мечта.
Она вся необыкновенная. Она двигается, как лесная кошка. И занимается любовью точно так же, как она. Однажды он был свидетелем сцены редкостной. Он забрел в глухой угол дальневосточной тайги и видел брачные игры тигров… Он до сих пор помнит, что от этого зрелища безудержной страсти он чуть не упал с лабаза, устроенного на сосне, где сидел затаившись в ожидании медведя, на которого он тогда охотился.
Покорить такую сильную женщину, как Ульяна Кузьмина, дорогого стоит, гордился он собой.
Как она налетела на него, а? Рука у нее, надо сказать, тяжелая. Он поднес руку к щеке, и ему показалось, она у него горит так же, как от пощечины.
Но… почему он не возмутился, что она его заподозрила в краже? Напротив, он испытал какое-то странное удовлетворение от этого. Значит, в ее глазах он вот такой, рисковый, сильный, готовый на все ради желанного или вожделенного. Однако… Он покрутил головой. И она готова, кажется, связаться с таким. Гм…
24
— А вот и мы, — просияла Надюша, спускаясь следом за Сомычем на гравийную площадку перед поездом. В ту же секунду проводницы выставили свои желтые флажки, и тепловоз потащил старенькие вагоны дальше, на конечную станцию, в Инюг. На площадке «233 км» поезд стоит две минуты.
Надюша раскрыла объятия и стиснула Ульяну, которая кинулась к ней. Надюша понимающе подмигнула мужу, мол, видишь сам, как я права. Обычно Ульяна не выражала своих чувств столь открыто. Она бы сдержанно чмокнула воздух возле щеки Надюши или, скорее, пожала бы руку.
Сомыч и сам видел, как переменилась Ульяна, ее плавные движения словно наполнились новым смыслом, она как будто призывала любоваться собой, хотела, чтобы на нее смотрели и удивлялись.
— Ну как, герр директор? — стиснул он руку Ульяны повыше локтя и обратил внимание, что рука не напряглась. Настороженность исчезла, а вместо нее появилась доверчивость.
— Ох, Сомыч, ты уже шпрехаешь по-немецки.
— С кем поведешься, от того и наберешься. Сама знаешь, сама такая, — с полунамеком заметил он, подмигивая.
Ульяна засмеялась, она поняла так, как надо, только не поверила — откуда ему-то знать, с кем она повелась и чего от него набралась?
— Как, все в норме на нашем посту? — Он сурово свел брови.
— Д-да. На посту — да.
Они шли по дорожке к почте, возле синего домика которой Ульяна поставила машину. Она рассказывала про исполненные заказы, о новых заявках. Более того, появились заявки на осенний сезон и даже на зимний. Охотники из Москвы хотели погоняться за кабанами и лосями.
— Я тоже не спал на ходу в этой самой Германии. А сынок у нас какой правильный, да, жена?
— Он…
— Не важно, что не твой кровный, но ты над ним успела потрудиться. Без тебя он бы сидел не там…
— Но я не…
— Ты знаешь, что ему привила? Широту взглядов. Ты сама покаталась по всему миру, увидела, что люди везде живут, нормальные люди. Если ты хочешь, тоже можешь пожить, не только на этой станции или в нашем заказнике. А где-то еще. Вот сын поживет там, чему-то научится и вполне может закрутить новые дела здесь, когда захочет вернуться. Кругозор-то другой у него теперь. Ты ему, сама не замечая того, Надюша, открыла горизонты.
— Что ж, может быть, и так, — подумав, согласилась жена. Потом повернулась к Ульяне: — А как твои личные дела? — Она не стала уточнять какие, хотела послушать ответ. Потому что, отвечая на столь общий вопрос, человек сам расставляет новости по местам, в зависимости от их важности для него самого.
— Он звонит и утром, и вечером. — Она засмеялась. — Уже Дика вздрагивает. Если бы она умела говорить, то взяла бы трубку и как следует его отлаяла!
Надюша засмеялась:
— Что же он говорит?
— С добрым утром…
— А вечером?
— Спокойной ночи. Посмотри на меня во сне.
— Ты смотришь?
— Бывает, что он прорывается. — Она засмеялась. — Никуда не денешься.
— Ты ездила в Москву? — Надюша испытующе посмотрела на Ульяну.
— Тс-с. Не говори Сомычу, что я оставляла свой пост. Так надо было.
Надюша засмеялась.
— Над чем смеемся? — обернулся Сомыч, уже взявшись за ручку дверцы Ульяниного «уазика».
— Над мужиками, конечно, над чем еще, — фыркнула Надюша. — О них без смеха и без слез не поговоришь.