— Конечно, я люблю тебя, Роуэн.
Задумчиво улыбнувшись, Роуэн сама убрала упрямую прядь волос у него со лба.
— Если бы ты меня любил, то не смог бы принять благоразумное решение больше со мной не спать. — Ее улыбка потеплела, когда он начал неуверенно ерзать на месте. — Алан, мы были замечательными друзьями, но посредственными любовниками. Между нами не было никакой страсти, нетерпения, безрассудства.
Открытое обсуждение подобной темы смущало его. Ему хотелось заметаться по комнате, но тихий рык волка тут же его остановил.
— А почему вообще должно быть так?
— Я не знаю, но уверена, что должно. — Задумавшись, она начала поправлять его галстук. — Ты тот сын, которого всегда хотели мои родители. Добрый, умный, спокойный. Они любят нас обоих. — Она подняла глаза и подумала — понадеялась — что наконец-то увидела в его взгляде какое-то понимание. — Поэтому они и решили, что мы будем вместе, поженимся. И убедили тебя, что ты хочешь того же. Но так ли это на самом деле, Алан?
Он посмотрел на их соединенные руки.
— Ты часть моей жизни, и я не могу представить, что будет иначе.
— Я всегда буду ее частью. — Она наклонила голову, приблизилась и дотронулась до его губ своими. При этом жесте волк поднялся со своего места, подошел ближе и оскалился. Отстранившись, Роуэн положила руку волку на голову и посмотрела на Алана. — Кружится ли у тебя голова, бежит ли быстрее кровь? Конечно, нет, — пробормотала она, прежде чем он смог ответить. — Ты не хочешь меня, Алан, не так, как хочет безумно влюбленный. Любовь и страсть не поддаются логике.
— Если ты вернешься назад, мы можем попробовать. — Когда она лишь покачала головой, он сильнее сжал ее руки. — Я не хочу тебя терять, Роуэн. Ты важна для меня.
— Тогда позволь мне быть счастливой. Позволь думать, что есть хотя бы один человек, важный для меня и заботящийся обо мне, который приминает то, что я делаю.
— Я не могу тебя остановить. — Сдавшись, он пожал плечами. — Ты изменилась, Роуэн. За три короткие недели ты действительно изменилась. Возможно, ты счастлива, или лишь собираешься быть счастливой. В любом случае, мы будем рядом, если ты передумаешь.
— Я знаю.
— Мне пора. До аэропорта долгий путь.
— Я… я могу приготовить ужин. Можешь остаться здесь на ночь, если хочешь, и уехать утром.
— Будет лучше, если я уеду сейчас. — Он поднялся, кинув на волка обеспокоенный взгляд. — Я не знаю, что думать, Роуэн, и понятия не имею, что сказать твоим родителям. Они уверены, что ты вернешься вместе со мной.
— Скажи, что я люблю их. И что я счастлива.
— Хорошо, скажу, и даже постараюсь их в этом убедить. Но так как я не уверен, что верю сам… — Чихнув, он начал пятится к дверям. — Не поднимайся, — сказал он ей, убежденный, что находится в безопасности, пока она держит руку на огромной собачей голове. — Я найду выход. Тебе следовало бы надеть ошейник на это животное… и поинтересоваться о сделанных прививках…
Снова громко чихнув, он направился к выходу, не убирая платок от лица. Казалось, собака смеется над ним, хоть он и понимал, что это глупо.
— Я позвоню тебе, — выговорил он и быстро выскочил на свежий воздух.
— Я обидела его. — Глубоко вздохнув, Роуэн прижалась щекой к верхушке волчьей головы и слушала, как оживает двигатель арендованной машины. — Иного пути я не нашла. Так же, как не могу найти способа полюбить его. — Она повернула голову, успокаиваясь от ощущения теплой мягкой шерсти. — Ты такой храбрый, такой сильный, — промурлыкала она. — Напугал беднягу Алана до полусмерти.
Она тихо засмеялась, но звук больше напоминал всхлип.
— Да и меня тоже. Ты выглядел великолепно, влетая через окно. Такой дикий и свирепый. И такой красивый. Оскаленные зубы, горящие глаза и потрясающе гибкое тело.
Она спустилась с кушетки и села на колени с ним в обнимку.
— Я люблю тебя, — пробормотала она и почувствовала, как встрепенулся волк под ее руками. — С тобой так легко.
Они еще долго сидели рядом, пока волк смотрел на гаснувший огонь и слушал ее спокойное дыхание.
Следующие три недели Лиам старался как можно больше занять Роуэн и держать ее поблизости. В этом отношении она облегчала ему задачу, так как любила работать. Правда была в том, что большинство ее рисунков могли быть — или даже должны быть — сделаны ей самостоятельно. Но она не возражала, когда он настоял на почти ежедневной совместной работе.