Затем наступил худший момент вечера, когда Гермоген внезапно понял: он сам и является этим нежеланным гостем. Но через некоторое время смущение прошло. Казалось очевидным, судя по дружелюбному отношению к нему, что ни Антонина, ни Ирина, ни Маврикий не считают его присутствие неприятным.
Тогда что?..
Все прояснилось после того, как все с наслаждением выпили по первому кубку десертного вина. Антонина откашлялась и обратилась к секретарю полководца. — Прокопий, боюсь, мне к завтрашнему утру нужен полный отчет о финансовом состоянии усадьбы. — Она положила маленькую ручку на полную кисть епископа, сидевшего рядом с ней. — Антоний хочет начать работу с бумагами, как только проснется.
На мгновение Гермогену почти показалось, что пальцы Антонины нежно гладят пальцы Антония Александрийского. Чушь.
Прокопий нахмурился.
— Мне сейчас им заниматься? — жалобно уточнил он.
— Боюсь, да.
Антонина бросила взгляды на всех мужчин, сидевших за столом. По очереди. Взгляды сопровождались странной улыбкой. Если бы он не считал это абсурдом, Гермоген мог бы поклясться: Антонина пытается кокетничать со всеми мужчинами, кроме Прокопия. Взгляд, брошенный на Иоанна Родосского, казался особенно похотливым. А на лице Ирины, как он обратил внимание, теперь появилась странная понимающая улыбка. Почти непристойная, если бы не… Чушь.
Прокопий уставился на Антонину. Его глаза сверкали, лицо раскраснелось, губы были поджаты. Создавалось впечатление человека, которому явилось тайное видение.
— Конечно, — ответил он, словно подавился.
Секретарь встал из-за стола, сухо поклонился и покинул помещение. Один раз оглянулся назад. Гермогена поразил огонь в его взоре.
Как только Прокопий ушел, атмосфера в комнате тут же изменилась. Маврикий поджал губы. Гермоген думал, что гектонтарх плюнул бы на пол, если бы его не остановила вежливость. Иоанн Родосский медленно выдохнул и молча протянул кубок Ирине. Улыбаясь, Ирина наполнила кубок до краев. Антонина вздохнула, откинулась на спинку кресла и протянула собственный кубок.
Епископ тут же повернулся к Гермогену.
— Отвечая на твои вопросы, могу сказать следующее, — объявил Антоний. — Мое мнение о триединстве совпадает с ортодоксальной традицией, принятой на пятом церковном соборе. Я также считаю, что окончательное решение проблемы не будет найдено никогда. И таким образом считаю любую попытку навязать подобное решение неразумной — и с социальной, и с политической точки зрения. А с теологической — абсолютно нечестивой.
— Нечестивой? — переспросил Гермоген. — Нечестивой!
Антоний Александрийский усиленно закивал.
— Да, молодой человек. Ты правильно меня понял. Нечестивой.
Гермоген пытался найти нужные слова.
— Я никогда раньше не слышал, чтобы кто-либо говорил…
Он замолчал и в задумчивости отхлебнул вина. Александриец улыбнулся.
— Признаю мой подход не является традиционным. Но позволь спросить тебя вот о чем, Гермоген. Почему вопрос триединства сложно понять? Почему он является загадкой?
Гермоген колебался.
— Ну, я не теолог, вы же знаете. Но это очень сложный вопрос. Это всем известно.
— Почему?
Гермоген нахмурился.
— Не понимаю.
— А почему он такой сложный? Тебя никогда не удивляло, что Всевышний выбрал такой способ представить себя? Таким способом, который мучает всех?
Гермоген открыл рот, потом закрыл, сделал еще один большой глоток вина, фактически очень большой глоток вина. На самом деле он время от времени действительно мучился этим вопросом. Но наедине с собой. Только наедине с собой.
Александриец снова улыбнулся.
— Я тебя понимаю. Я считаю, мой дорогой Гермоген, что Господь выбрал такой путь по одной простой причине. Он не хочет, чтобы люди понимали триединство. Это тайна, и это и есть простая истина. Конечно, нет вреда, если кто-то решает задуматься или обсудить проблему. Я сам этим занимаюсь. Но заходить дальше, объявлять свою точку зрения правильной, более того — навязывать ее церковным и светским властям — по-моему не стоит. Вот это кажется мне нечестивым. Это грех. Гордыня. Происки Сатаны.
Гермогена больше всего поразили даже не слова александрийца, а выражение лица. Странное сочетание доброго взгляда и сурово поджатых губ. Гермоген знал о репутации епископа как теолога среди греков из высших слоев общества. И он также знал и репутацию александрийца как святого человека — причем еще более высокую — среди сирийских крестьян и всего плебса. Внезапно все, что он слышал об этом человеке, соединилось у него в сознании.
— Хватит теологии! — запротестовала Ирина. — Я хочу послушать Иоанна. Как продвигается дело с его адскими штучками?
Гермоген почти благодарно отвернулся от епископа. Иоанн Родосский резко выпрямил спину и гневно посмотрел на Ирину. С грохотом поста вил кубок на стол. К счастью, кубок был почти пустой, поэтому на стол выплеснулось всего несколько капель вина. Но в первое мгновение Гермоген опасался, что кубок расколется — с такой силой Иоанн им грохнул.
— Нет никого прогресса, ты, женщина ада! Как тебе самой известно — ты же сама вчера присутствовала при последнем провале.
Ирина улыбнулась. И посмотрела на епископа.
— Ты слышал, Антоний? Он назвал меня дьяволом! Тебе это не кажется несколько преувеличенным? Что ты нам скажешь как эксперт?
Александриец улыбнулся.
— Потребуется дальнейшее уточнение. Если он назвал тебя дьяволом, то это да — сильное преувеличение. Однако Иоанн не был так точен. Выражение «женщина ада» в конце концов может относиться к любой обитательнице ада. Например, к бесенку женскою пола. В таком случае, боюсь, я должен поддержать Иоанна. Потому что на самом деле, Ирина, в тебе есть нечто бесовское.
— Мне кажется, бесенят женского пола не существует, — заметила Ирина.
Епископ широко улыбнулся.
— И я так думал, мой дорогая Ирина, пока не познакомился с тобой.
Все сидевшие за столом рассмеялись. Когда смех стих, заговорил Маврикий.
— Что произошло, Иоанн?
Моряк нахмурился.
— Я спалил мастерскую. Вот что произошло.
— Опять?
— Да! Опять! — Иоанн уже собрался встать, но Антонина улыбнулась ему и жестом попросила оставаться на месте.
— Пожалуйста, Иоанн! Я слишком много выпила. У меня закружится голова, если придется смотреть, как ты бегаешь из угла в угол.
Моряк вздохнул и остался сидеть.
— Дело в проклятом лигроине, Маврикий, — пробормотал он через несколько секунд. — Местная дрянь. Мне нужен лигроин хорошего качества. А для этого…
Он повернулся к епископу.
— Твой приятель, Михаил Македонский, сейчас в Аравии?
Епископ покачал головой.
— Уже нет. Он вернулся несколько недель назад и поселился неподалеку. В любом случае он не сильно помог бы тебе. Он был в Западной Аравии, у Бени-Хасан. Западная Аравия, знаешь ли, не лучшее место для поиска лигроина. И, кроме того, я не думаю…
Он откашлялся и замолчал.
Гермоген уже собирался спросить, чем знаменитый Михаил Македонский занимался в Аравии, когда внезапно заметил, что Антонина с Ириной очень внимательно на него смотрят. Он плотно сжал губы. Мгновение спустя обе женщины одарили его улыбками.
«Что-то наклевывается, — подумал он. — Здесь какие-то скрытые течения, причем глубоководные. Думаю, для молодого офицера сейчас лучше всего держать рот на замке. Плотно, плотно закрытым. Однако послушать стоит».
— У нас в коннице есть офицер из арабов, — снова заговорил Маврикий. — Вообще-то он только наполовину араб. Гектонтарх по имени Марк. Марк из Эдессы. Его мать живет неподалеку от мыса Гир. Его сородичи по большей части — бедуины. Я поговорю с ним. Вероятно, он сможет что-то организовать.