Хорошо идти как! Я даже про Кирилла забыл, и про электричку, и вообще. Идёшь и чувствуешь, как под ногами Земля проворачивается. А впереди меня Сашка шла, мой рюкзак на спине, а свой — на животе. И я смотрел на её кеды. Выше просто голова не поднималась. И ещё я думал, что совершенно не замечал её раньше. Она такая была серенькая, будто её вообще нет. И наша форма дурацкая ей совершенно не идёт, с прошлого года у нас эту форму ввели. А вот кеды и джинсы, и полосатая кофта с капюшоном, как ей всё это ловко. Вот рядом Ольшанская идёт, как дурочка. Чего вот было краситься в поход? И стонет уже, хотя мы только вышли.
Вообще многие стали другие. Алик, например, надел тюбетейку. И сразу стал как будто смуглее, и глаза ярче — теперь ещё больше заметно, как он отличается от всех нас. У Кирилла вон бейсболка с козырьком, а у Алика — тюбетейка, он не боится солнца. Идёт, улыбается.
После перекуса мой рюкзак стал легче килограмма на три. Хлеб, колбаса и печенье. Но я этого почти не заметил, он как весил тонну, так и остался. Я сначала думал — не поднимусь с ним. Подошёл Алик, спросил:
— Как тебе? Может, поменяемся?
Я помотал головой. Нормально, дойду.
Ольшанская совсем сдалась. Хотела повесить свой рюкзачище на Кирилла, но он отказался. И правильно, нечего. Что вот у неё там? Наряды?
Алик подошёл и взял у неё рюкзак. Молча. Хотя они не разговаривают, давно уже.
Вообще мне потом Алик рассказывал, чего было по пути. Где мы шли, и чего там.
Я же и не видел ничего. Только землю и Санькины кеды. И — не отстать. Не надо, Алик, всё нормально. Я донесу. И Палпалыч ничего мне не говорил. Впрягся — вези.
Зато! Когда впереди сквозь заросли блеснула речка! И мост, вот он — мы же хотели как раз к нему выйти!
Ура.
— Ну что, встаём или ищем место получше?
— Здесь, здесь! Всё! — запричитала Ольшанская. И не только она. И я был им благодарен. Потому что умер, а не сказал бы — всё. Но если бы не всё — похоже, да, умер бы, реально.
Главное, снимешь рюкзак — а всё равно ощущение, что он есть. Висит на плечах. Никак не проходит.
Я даже не сообразил, что Алик спросил меня — ты со мной? В палатке. Я просто кивнул, и всё. Неужели дошли? Хотелось просто залечь в траву. Просто залечь. Просто…
Нужно ставить палатку. Сейчас, поставим — и всё… Я натягивал тент, и только сейчас сообразил — меня Алик к себе позвал, у него же своя палатка, сам ведь предложил — здорово как. Ух ты, как ровно у нас получилось. Ничего не было, а тут раз — дом готов. Сейчас, разложим там коврики, и…
— Эй, камрады! У кого ещё силы есть подежурить?
Это Палпалыч. Как не бывало ему этих тридцати километров, будто каждый день ходит. И его Сашка рядом — уже хозяйничает.
Вообще у них отношения как-то на равных. Я в школе этого не замечал, там всё чётко — он учитель, она ученица. Не все и не знали, что она его дочка, мало ли Климовых на свете. А тут — он подходил к ней с картой, спрашивал — как считаешь, пройдём здесь? Нет, отвечала Сашка, тут всё затопило, точняк. Лучше вот этой дорогой, она повыше… И мы пошли так, как она сказала. И палатку она сама поставила, им на двоих — быстро, ловко. А Палпалыч уже устраивал костёр.
— Ну, кто послужит обществу?
Кто-кто. В общем, я пошёл за водой. Потому что странно смотреть, как все отвалились, а Санька с Палпалычем вдвоём всё делают.
А потом и остальные подключились, и Алик с Кириллом притащили какие-то коряги, и рубили их по очереди. Мне очень хотелось попробовать, но я никогда раньше не держал в руках топора, и побоялся. Что все увидят, как я совсем не умею. Вот Кирилл умеет, надо же, как ловко.
— Алик, вон ту чурку подкинь мне!
Алик дернулся, сильно, прямо изменился в лице. А потом засмеялся — а, вот это…
А я стоял и мешал кашу в чёрном кане.
— Антошка-поварёшка, — сказал мне Ольшанская.
И меня это нисколько не задело. Я даже удивился. Раньше, если Ольшанская говорила какую-то глупость, я всегда переживал. Даже если не про меня. Вот, она Алика как раз чуркой назвала когда-то. И я всё думал — как она так?! Почему вот такая красивая и такая дура!? Даже больше, чем Алик, переживал. Алик ведь знает, что его все любят, он такой лёгкий потому что человек.
В общем, почему-то оказалось, что мне совершенно на неё наплевать. Как же это хорошо! Наконец-то.
А потом Алик спросил Кирилла:
— Ты гитару зачем тащил? Играешь или чисто для понта?
И Кирилл пошёл за своей гитарой. Сел и тихонько начал настраивать.
Я сидел на бревне, вытянув ноги к огню (смотри, кроссовки не спали, сказала мне Сашка). И наблюдал, как там всё происходит, в огне. Как изменяется каждую секунду. И слушал, как Кирилл настраивает гитару. И думал, что устал. Что никогда в жизни ещё так не уставал, просто не знал, что это такое. И как же это хорошо — вот так устать, физически, и сидеть потом, вытянув ноги к огню…