– Насилу нашел, – объяснил он, едва переводя дух. – Во какую сухарину[1] обыскал… Настоящая еловая. На всю ночь хватит, и от нас еще останется.
Лука Иваныч ничего не ответил. Евстрат взял лошадь под уздцы и повел к берегу, шагая по колено в снегу. Несколько раз лошадь останавливалась, и Евстрат помогал ей тащить сани.
– Ну! Ну! богова скотинка!.. Не бойся…
У самого берега лошадь остановилась. Она окончательно обессилела и стояла понурив голову.
– Ведь всего-то осталось сажень пятьдесят, – думал Евстрат вслух. – Ну, Лука Иваныч, вылезай… Дальше-то уже, видно, на своих на двоих пойдем. Эх, грех-то какой вышел… Так ты того, Лука Иваныч, значит, выходи…
– А как же, например, почта? – говорил Лука Иваныч, с трудом вылезая из саней.
– Не беспокойся, Лука Иваныч, рукой подать… Вот тут и есть. Вон сухарина-то стоит… А твою пошту я на спине переволоку…
Дорожная истома, холод и безнадежность вообще привели Луку Иваныча в такое состояние, что он отдался беспрекословно в полное распоряжение Евстрата. Все равно, хоть в медвежью берлогу веди… Подъем в гору Луке Иванычу показался вечностью, пока Евстрат не остановился под «завесистой» елью.
– Вот какое логово устроим, – говорил он, точно попал домой. – Из пушки нас не вышибешь…
По каким-то никому не ведомым законам снег никогда не заносит корней деревьев. Евстрат усадил Луку Иваныча к самому дереву и в несколько минут развел костер из сухой хвои. Это был настоящий лесной человек, никогда не бывавший в городе, и в лесу он был, как у себя дома. Один вид огня произвел на Луку Иваныча оживляющее впечатление. Есть тепло, значит, можно еще жить…
– Ты тут сиди, а я сейчас пошту переволоку, – объяснял Евстрат. – Наше дело привышное… В лесу родились, в лесу и помрем… Местечко-то хорошее, за ветром, – значит, в тепле будем.
Обессилевший вконец Лука Иваныч мог только удивляться выносливости Евстрата, который по мешку перетаскал всю почту под елку, а потом распряг и привел к огню лошадь.
– Тоже вот продрогла богова скотинка, – ласково говорил Евстрат, смахивая с лошади снег. – Пусть погреется малым делом… А я сейчас, Лука Иваныч, сухарину разрублю для нодьи.
– Хорошо, хорошо…
– А ты того, костер-то подкармливай, штобы не потух.
Скоро в лесу раздались звонкие удары топора, рубившего твердое, сухое дерево. Луке Иванычу сделалось даже немного совестно, что он сидит у огня барином, а Евстрат работает со всего плеча. Потом послышался треск рухнувшего на землю дерева. А через полчаса к костру Евстрат притащил два обрубка сухарины – один аршина четыре длиной, а другой немного короче. Он так согрелся за работой, что от него валил пар. Лука Иваныч еще в первый раз видел, как устраивают нодью, а Евстрат удивлялся, что существуют на белом свете такие люди, которые не знают такой простой вещи.
– Не замерзать же в лесу, Лука Иваныч… Костер-то пыхнул, – и нет его, а нодья погорит до самого утра, и тепло от нее, как от хорошей печи. Прежде-то ясачил,[2] за Печерой, когда помоложе был. Ну, из дому уходили по первопутку месяца на два… Разный харч…[3] везешь с собой в нарте[4] Тяжеленько доставалось, особливо когда со студеного моря закрутит сиверко. Спать-то приходилось все время в снегу, ну, только и спасались, что нодьей. Мать родная она для нас… И по осеням около нодьи ночевали тоже. Ночи в горах студеные, сам-то весь промокнешь на дожде, а спать приходилось на сырой земле… Ох, всячины напринимался, когда ясачил.
Евстрат потушил костер и на его месте положил обрубок покороче, укрепив его по краям четырьмя кольями.
– Ну, а теперь уж ты мне помоги, Лука Иваныч, – говорил он, поднимая за конец второй обрубок. – Мы его сверху навалим…
Отогревшийся Лука Иваныч с удовольствием принялся помогать. Когда второй обрубок был положен, Евстрат объяснил:
– Ежели плотно их положить, бревешки, друг к другу, так не будут гореть… Нужно забить между ними клинушки так, чтобы руку можно было просунуть. А в паз-то моху набьем да головешку от костра сунем, да угольков подсыплем.
Нодья затлелась. Евстрат, припав на колени, долго раздувал огонь.
– Тоже ей не полагается настоящим огнем горсть, – объяснял он. – Пусть потихоньку тлеет… Ежели положить сосновые или березовые бревешки, так никакого толку не будет: сразу вспыхнут и сгорят. Тоже и пихта не годится… А вот сухая елка самое разлюбезное дело. Ну, теперь готова вся музыка. До утра протлеет.