«Во даёт чувак», — удивился незнакомец справа. Возле барной стойки забился было и смущённо оборвался анонимный сольный аплодисмент. В дальнем углу кто-то заржал с армянским акцентом. Раввины от петрюса отказались. Официанты пришли в движение. Зарыдал Абдалла. К учительницам подсел радиоведущий. Селебритиз и модели затараторили о том, кто где отдыхал и где отдыхать планирует в этом месяце, где в следующем, и брать ли нянь, телохранителей и поваров с собой на карибы/сардинию, или лучше и дешевле нанимать на месте из местных, хотя главное, что лучше, а не что дешевле, потому как не в деньгах же дело. Да и счастье не в них.
Егор и Вархола вышли из ресторана. По улице шли почти бегом, задыхаясь от желания. В лифте закрылись взмокшие, как будто, пока шли, уже любили друг друга. Здесь же разделись, совсем немного, ровно настолько, чтобы он смог войти в неё. Спаренные, поднялись в его квартиру. Не разжимая тел искали ключи, отпирали дверь, ввалились в прихожую. Разделись полностью и бились друг о друга так долго и сладко, что Егору тоже подумалось, что цветы подарены не случайно. Когда кончили, он даже собрался было сказать Саре что-то вроде «я тебя люблю», но она вскочила, как ошпаренная: «Ой, мы же Абдаллу в ресторане забыли». «Не мы, а ты. Успокойся, никуда он не денется, я позвоню». Егор набрал номер «Алмазного»: «Окей. Он там, сидит себе, есть не просит. Прости. Они говорят, могут на дом его доставить, особенно, если впридачу торт закажем или банкет для двоих. Скажи, по какому адресу?» «Сама заберу». «Адрес». Яна Николаевна назвала: «У них же ключей нет, а открыть некому, я же говорила, мне оставить его не с кем было сегодня». Егор, понемногу напрягаясь, предложил: «Официанта сюда вызовем, дадим ключи ему, а когда туда доставят, принесут ключи сюда обратно. Час-полтора на всё про всё». «Не надо, нет, хватит», — Яна по-военному мгновенно оделась. Не по-капитански хлюпая носом и часто мигая от слёз, ушла. Егор отправился в интернет узнать, какая погода в Караглы и как туда скорее добраться.
33
Со дна быстрой, тёплой и не очень тёмной темноты всплывал голос Антонины Павловны. Таким голосом летними вечерами, забыв услать Егорушку в постель, она судачила с соседкой. Задувались керосиновые плитка и лампа, вместе с темнотой по комнатке разливался вкусный запах керосина. Наступал благостный час деревенской тишины, чистейшей настолько, что городским с непривычки мешала спать, слегка с ума их сдвигала.
Голос поднимался к поверхности сна, меняя плотность и цвет. Выпрыгнув же из темноты, стал на свету неузнаваемым, чужим. Оказался пропахшим колбасой и табаком басом, не бабушкиным, понятно, а монументального дальнобойщика, не помещавшегося в камазе целиком и свисавшего левыми боком, рукой, плечом и ухом из окна. Правая рука держала руль, правое плечо заслоняло Егора от набегавшего на лобовое стекло бешеного солнца.
«Вот едут partisanen[23] полной луны. Моё место здесь. What[24] едут партизаны полной луны. Пускай их… — пел бас, на пробуждение Егора вставивший „оклемался, вот хорошо“, и допел, — пускай их едут».
Допев, вынул из бардачка бутылку контрафактного квасу, отхлебнул и предложил Егору.
— Где? Кто? Я где? Ты кто? — отказался Егор.
— Я вольный водила Василий. А ты кто, хер тебя знает. Две девки перекрашенные подтащили тя на выезде из Перми. Из кафе придорожного. Сказали, накачался ты винища и наркоты. Подрался типа. Просили в москву тебя отвезти. Денег дали. И себя дали. Гарантировали, что типа ты смирный, тока перебрал, а так смирный вабще. Ну вот взял тя, дурака, везу.
— Куда?
— Говорят те, в москву, куда же ещё. Они мне стока денег дали, что я б тя и до Берлина довёз, был бы у тя паспорт. А ты-то кто, вот интересно. Хотя, когда стока дали, мне по херу. Можешь не говорить.
— Егор.
— А, Егор, так бы сразу и сказал. Теперь всё ясно. Информации стока, что целый день думать хватит такому мудаку, как я.
— Почему пермь? Это город Пермь? Тот самый, который областной центр?
— Пермь у нас одна. Та самая, где пермяки солёны уши. Живут и дохнут.
В камазе было горячо, как в бреду. Егор стёр пот со лба и застонал от боли. На ладонь было намотано килограмма два бурых от сочащейся крови бинтов. Он удивлённо глянул на другую руку — то же самое.
— Что со мной?
— Сказали же те — перебрал, подрался. Ничё, заживёт. До москвы осталось всего часов пять ходу, потерпи.
Егор попытался вспомнить, что случилось. Он всматривался в память, но память была тоже как забинтованная. Она явно болела, истекала страхом, но, скрытая несвежими бесполезными мыслями, видна не была.
Вдруг за окном мелькнуло, на миг обдало сердце адреналином и пропало позади камаза что-то, что Егор не успел увидеть — только уловил какой-то давно не употреблявшейся в дело и оттого числившейся отмершей, дальней частью души. И что заставило его заорать: «Стой, стоп, останови, тормози…»
Василий, вздрогнув, пригнув голову и прижав к ней уши, резко остановил машину и лишь потом, одумавшись, наехал:
— Ты чё орёшь? Не протрезвел ещё, не очухался что ли? Зачем это я буду тормозить?
— Уже затормозил, помоги открыть дверь — у меня руки в бинтах. Спасибо, — Егор выпрыгнул на трассу. — Не поеду я дальше. Спасибо, Вась, тебе.
— Почему не поедешь? Мне сказали в москву те надо, москвич ты. Чего ж ты без денег и без рук в чистом поле вылез?
— Не знаю пока. Надо мне. Не знаю почему, но надо, — Егор зашагал было прочь от МОСКВЫ.
— Погоди, бедолага. На вот те твикс. Вот, руки-то у тя не действуют, я те в куртку суну. Вот. И вот ещё, туда же — бабы эти просили те передать, как высажу в москве. Хоть и не в москве ты вылез, забирай. Гаджет тут какой-то. Мне стока денег за тя дали, что чужого мне не надо.
34
Камаз умчался в москву. Егор с твиксом и гаджетом в кармане побрёл в другую сторону и метров через триста увидел то, что заставило его спешиться. Из земли торчал столб с облезлым щитом, указывающим на пыльные поля и плешивые посадки. «Лунино», — сообщала робкая надпись. Это было название бабушкиной деревни, имя детства, прозвище света.
У этого столба мать просила водителя рейсового автобуса сделать не учтённую в расписании остановку, когда привозила Егора на каникулы. Под этим столбом он, когда подрос, сам голосовал за попутку, чтобы добираться обратно до столицы.
Из-под этого столба текла петляющей речкой то пыли, то грязи грунтовая дорога, по которой плыть было бы легче, чем ехать, вбок от бетонного шоссе, в сторону Лунина, куда и приводила километров через пять. Куда повела и теперь Егора, как сорок лет тому назад. И как сорок лет назад, в небе отражалась однообразная беспредельность полей, мерещились ангелы и неподвижно летели стрижи.
Вот, возле этой ямы, а ведь и сорок лет тому здесь была та же (или такая же) яма с почти круглой, как луна, чёрной лужей по центру, — здесь из перезрелого хлеба вышел к нему лось. И до сих пор этот доисторический лось в две лошади ростом был самым большим из виденных Егором на воле зверей. Тогда Егор и приятель его сельский пацан Рыжик побросали велосипеды и удрали в рожь, и заплутали в ней, так что выбежали на другом краю поля к Зимарову, зарёванные, запуганные. А в Зимарове была единственная на полобласти действующая церковь. И они влетели в неё со всех сил, с отчаянного разбега — сразу под купол, прямо в синеву библейских небес, написанных на сводах ещё до великой войны уездными богомазами, вхутемасовцами на каникулах. И Егор повис в этой синеве среди плоских святых и сразу нескольких спасителей (искушаемого, исцеляющего, распятого, воскресшего, преображённого) и парил, не чуя, где верх, где низ; и прочитал с трудом из трудно узнаваемых букв «аще богъ по насъ, кто на ны», и понял, и плакать перестал. Пришёл отец Тихон, не в рясе, в мирском, спросил: «Вы чьи?» Егор не успел приземлиться и смотрел мимо батюшки, зато Рыжик не растерялся и отбарабанил: «Лунинские мы, только заблудились». И добавил, догадавшись, где он и кто перед ним, вспомнив, как бабка учила: «А веры мы нашей, крестьянской». «Это хорошо, что нашей», — улыбнулся поп и отвёз на телеге ребят домой. И велосипеды по дороге подобрали, никуда они не делись.