Что удивительно, когда пришло время, Роуз вышла вперёд, заняв место на подиуме. Её платье было вдовьего чёрного цвета, поскольку ещё оставалось немного времени перед тем, как истечёт год оплакивания её муже.
— Сегодня я здесь, чтобы сказать о моём отце, Да́нкане Хайтауэре, и моём муже, Дориане Торнбере, — торжественно сказала Роуз. Она прочитала короткое восхваление этим двум людям, бывшим столь важными для неё, но к концу её голос надломился, когда она попыталась объяснить, что Дориан для неё значил. Ариадна сочувственно подошла к ней, надеясь помочь ей с достоинством сойти с подиума, но Роуз отмахнулась от неё.
Прочистив горло, она снова подняла голову. Даже вуаль, которую она носила, не могла скрыть её красных глаз и промокших от слёз щёк:
— Я не могу договорить до конца, но здесь есть один человек, любивший моего муже не меньше меня, — глухо сказала Роуз.
Посмотрев на Королеву, она опустила взгляд:
— Если вы позволите, Ваше Величество, я бы попросила Мордэкая Иллэниэла, Графа ди'Камерона, закончить речь о Дориане. Я полагаю, он бы так захотел.
Все собравшиеся примолкли, а затем разразились тихим бормотанием, когда люди стали гадать, как Королева ответит на это. Многие взгляды сошлись на мне, и столько же человек смотрело на Ариадну, ожидая её ответа. Однако я знал, как она ответит — её загнали в угол.
Сохраняя идеальное самообладание, Ариадна взяла Роуз за руку, а вторую руку положила ей на плечо:
— Я уверена, что это будет кстати, Леди Хайтауэр, — сказала она, мягко поведя Роуз прочь, и нашла меня своим взглядом: — Лорд Камерон, не будете ли вы столь любезны, — произнесла она ровно настолько громко, чтобы я её услышал.
Покосившись на свою жену, я двинулся к подиуму, думая пойти в одиночку. Однако Пенни оставалась рядом со мной, близко, будто почти защищая меня. Был ли то жест поддержки перед лицом столь многих недружественных лиц, или она считала, что мне в самом деле понадобится физическая защита — в этом я не был уверен. Она снова заплела волосы в косы, включая металлические шнуры и серебряные наконечники, поэтому я знал, что она, строго говоря, не была безоружна.
Защита мне на самом деле не требовалась, но я чувствовал себя увереннее благодаря её близости. Глядя на собравшихся дворян, и на стоявшую позади них толпу горожан, я увидел мало друзей, и гораздо больше людей с враждебными лицами. Было ясно, что в Албамарле мне больше не рады.
— Я знаю, что многие из вас считают, что я недостоин говорить о Дориане Торнбере, но я всё равно это сделаю, ибо он был самым близким моим другом. Я надеюсь, что вы не будете держать нашу с ним близость против него, или против Джеймса и Дженевив Ланкастеров, бывших мне близкими. За них говорили другие, поэтому я хотел бы высказать своё мнение лишь о Дориане. Дориан научил меня тому, что означает верность, и что означает доверие. Многие будут помнить его за его воинскую доблесть, и это так, на поле битвы ему не было равных — но его навык владения мечом был наименее значительной чертой Дориана. Он был человеком чести, но это не характеризовало его полностью, в отличие от его готовности жертвовать собой ради других. Он никогда не увиливал от своего долга, но великим человеком его делала именно его доброта, — сказал я, и приостановился, позволив им переварить мои слова.
— Но он не был идеален, — продолжил я. — Его честность была настолько закоренелой, что была не только добродетелью, но также порой источником неловкостей. Он был просто неспособен лгать, даже для чего-нибудь вроде мелкой выдумки ради социальной вежливости. Я, и наш общий друг, Маркус Ланкастер, потратили много дней нашей молодости, пытаясь исправить этот «изъян», но врать он так и не наловчился. В конечном итоге мы приняли его таким, каким он был, и со временем научились уважать нашего друга за его внутреннюю силу. Он шёл трудным путём, но никогда не жаловался. В конце концов он сделал то же самое, что сделал его отец — отдал всё, что у него было, чтобы защитить своих друзей и семью. Он отдавал, пока не осталось ничего. Отдавал, пока не умер, — говорил я, и мой взор затуманился, но голос оставался крепким.
— Сегодня я оплакиваю потерю многих, но более всего я оплакиваю потерю моего друга. Я говорю себе, что мы на самом деле не потеряли его, ибо то, что он дал нам, всё ещё здесь, в наших сердцах. Я вижу его любовь в лицах его жены и детей, и я вижу его силу и честь в солдатах и рыцарях, которых он обучал. Я вижу его доброту в том, что мои собственные жена и дети всё ещё здесь, со мной, ибо без него они бы погибли, — произнёс я. Толку перед собой я больше видеть не мог, но мой магический взор сказал мне, что от слёз удерживались лишь немногие.