— Такой был симпатичный человек.
— Без сомнения, — хмыкнул старик. — Жаль, попугаев воровал.
Длинный тощий Паркинс в добротном, но явно достойном лучшего обращения твидовом костюме был похож на университетского профессора. Голова его казалась слишком крупной для хилой шеи, кадык был чересчур велик для горла, а кисти рук — для бледных тощих запястий. Руки были умелыми, в них чувствовались гибкость и выразительность. Стекла маленьких очков в стальной оправе сверкали на солнце, поэтому выражение глаз было сложно разобрать. Паркинс производил впечатление сухого, уравновешенного человека. Его реакция на известие об исчезновении попугая стала понятна только после того, как он сам задал вопрос:
— Где сейчас Бруно?
Паркинс зажег сигарету и бросил спичку в ближайшую пепельницу, где громоздилась гора окурков. Он не сводил непроницаемого взгляда с инспектора и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на загорелого приземистого крепыша, который сидел с ним рядом. Никак не объяснив своего желания присутствовать при разговоре, крепыш отрекомендовался мистером Саккеттом, замдиректора Центра молочного животноводства по административно-хозяйственной части. Назвав свою фамилию и должность, он более не произнес ни слова, но сигареты прикуривал по-военному споро и слушал, как слушает человек, привыкший выискивать в донесениях стратегические просчеты. Старику трудно было представить себе Саккетта рядом с коровой. Вряд ли он вообще знал, как она выглядит.
— Мы надеялись, это вы нам расскажете, где сейчас Бруно, — сказал старик.
— Я? Вы хотите сказать, что подозреваете меня?
— Что вы, никоим образом, — горячо заверил его инспектор.
— Равно как мы никоим образом не верим, что вы всецело поглощены сложнейшими математическими расчетами высоты церковной колокольни в четырнадцатом веке, — добавил старик.
Выстрел был «в яблочко». Блики на стеклах очков погасли. Паркинс смотрел на саккеттовскую мясистую физиономию, из которой зеркало души получилось не лучше, чем из боксерского кулака.
— Джентльмены, — сказал он, чуть помявшись, — инспектор, смею вас заверить, что ни к гибели мистера Шейна, ни к исчезновению этой замечательной птицы я ни малейшего касательства не имею. Последние два дня я безвылазно сидел в библиотеке, а дома сразу в кровать, хотя, боюсь, подтвердить это некому. Но подлинность своих изысканий я легко могу доказать. Позвольте мне отлучиться на мгновение, чтобы взять выкладки, и тогда вы сами убедитесь, что…
— Высота колокольни на сегодняшний день? — спросил старик.
— Сто тридцать два фута шесть дюймов, — без запинки ответил Паркинс.
Он улыбался. Мистер Саккетт щелчком сбил пепел с сигареты.
— А в тысяча триста двенадцатом году?
— Мне думается, футов на семнадцать короче, но это подлежит уточнению.
— Непростое дело?
— Чрезвычайно.
— И, надо думать, важное.
— Боюсь, только для таких буквоедов, как я.
— А Бруно, насколько я понимаю, дал вам ключ.
— Что, простите…
— Ну как же, — вмешался в разговор инспектор Беллоуз. — А цифры? Вы ведь их постоянно записывали, старались ни одной не упустить, так?
Заминка длилась считанные секунды, но старцу доводилось слушать, как лгут виртуознейшие лжецы своего времени, к которым он без ложной скромности причислял и себя. Тридцать лет, проведенные исключительно в обществе созданий, честность которых не могла вызвать даже тени сомнения, никак не сказались на чувствительности его детектора. Паркинс лгал на голубом глазу.
— Исключительно из спортивного интереса, — произнес Паркинс. — Они же ничего не означают. Так, абракадабра.
В голове старца уже складывалась система умозаключений, тонкая, но нерушимая, как кристаллическая решетка, и грани кристалла переливались вспышками озарений и догадок. Эти обретающие форму дедуктивные построения, эти пароксизмы прозрения несли в себе ту высшую степень наслаждения, без которого он так долго принужден был существовать.
— Итак, Бруно заставили затвердить определенные цифры. Какие именно?
— Боюсь, это вопрос вне нашей компетенции, — негромко проронил мистер Саккетт.