Нет!
Что-то было не так. Она не заслуживала такой судьбы. И пусть обступает ее со всех сторон, она все равно ее преодолеет. На следующий день ей предстояла операция, и она ощущала себя полководцем накануне сражения. Не то чтобы она думала о чем-то героическом, об Азенкуре или псах войны, это была ее личная, никому не ведомая схватка, победа в которой должна была принести ей успех.
Джон предлагал провести эту ночь вместе с ней, и это было очень соблазнительное предложение, но она отказалась. Он спокойно принял ее отказ, и теперь она гадала, понял ли он, что ей надо побыть одной, дабы сосредоточиться и собраться с силами. Ее радовал уже сам факт того, что он предложил, — это означало, что хотя бы мысленно он будет рядом.
Она закрыла глаза.
Я все преодолею.
У нее оставалась масса незавершенных дел: до сих пор не пойманный убийца, неотмщенные родители, необходимость доказать невиновность ее сводного брата Джереми. И снова ее рука неосознанно потянулась к груди — той самой. Однако, поймав себя на этом движении, она ощутила прилив злости и тут же отдернула руку.
Укрепившись в своей решимости, она отвернулась от окна, оставив тьму за спиной.
Мартин Пендред наблюдал за ее окном снизу, и в глубине его глаз полыхало невидимое никому пламя любви. Или по крайней мере того, что он считал любовью.
Когда Беверли ранним утром приехала к доктору Малькольму Пинкусу, жившему в небольшом доме в одном из спальных районов в двадцати километрах от центра города, она была поражена происшедшей с ним переменой. Она помнила его высоким живым человеком с темными глазами и такими светлыми волосами, что они производили впечатление чего-то нездешнего. Теперь он сильно похудел, у него был изможденный вид, глаза глубоко запали, а спина сделалась настолько сгорбленной, что он казался почти одного роста с Беверли.
Еще четыре года назад он привлекал ее своей кипучей энергией, обаянием и самоуверенностью, и между ними наверняка возникли бы более близкие отношения, не будь он на десять лет младше ее. Как тогда сложилась бы ее жизнь, думала она. Не ощущала бы она себя теперь более уверенно? Однако подобные романтические мысли вызвали у нее лишь мрачную улыбку — увы, все это было не для нее, по крайней мере не в этой жизни.
— Сержант Уортон! Какая приятная неожиданность!
Он назвал ее «сержантом», так как они расстались, когда она еще была в этом звании, и он не знал о том, что она впала в немилость. Он широко улыбнулся и протянул ей руку, но кисть была настолько деформирована артритом, что Беверли побоялась ее пожать и тем самым причинить ему боль. Она просто прикоснулась к его руке, ощутив ее тепло и сухость.
— Заходите! — пригласил он, делая шаг в сторону. — Заходите. Я как чувствовал, что ко мне кто-нибудь да заглянет.
Малькольм Пинкус едва не лучился от радости. Это был лучший психиатр из всех, кого ей доводилось встречать.
Увлекая ее за собой, он двинулся в сумрак изящного викторианского особняка, безупречная чистота которого ставила под сомнение его статус вдовца. Движения его были замедленны и явно причиняли ему боль, и, пока он вел ее в гостиную, она слышала, с каким трудом он дышит. В гостиной был высокий потолок, а в камине лежали дрова; она опустилась на стул с высокой спинкой, стоявший слева от камина, а он на такой же, находившийся справа. Только теперь она смогла рассмотреть все, что сделал с ним артрит.
Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся чуть ли не с виноватым видом.
— Как видите, меня покинула благодать доброго здоровья.
— Давно?
— Вскоре после дела Пендреда. Все началось резко и неожиданно — сначала лодыжки, потом колени, затем руки и все остальное. Не прошло и нескольких недель, как меня начали мучить такие боли, о существовании которых я и не подозревал, — я не мог ходить, не мог даже писать.
— И что это?
— Обычный артрит. — Он снова улыбнулся, но улыбка эта была безрадостной. — Да и какая разница, как это называется? Чем меня только не лечили — стероиды, иммунодепрессанты, метотриксат — все без толку. А сейчас, похоже, этому артриту надоело со мной возиться. Он меня оставил или, по крайней мере, перестал продвигаться дальше, и вот, не прошло и трех лет, как я здесь. На пенсии. Еле волочу ноги.
Беверли не знала, что на это ответить. Он говорил тихим голосом, словно чему-то удивляясь, не проявляя ни жалости к себе, ни раздражения.
— Но вы ведь пришли не для того, чтобы обсуждать мои болячки, — заметив ее неловкость, добавил он. — Вы здесь потому, что убийства начались снова.
— Наверное, это ужасно, что я являюсь сюда таким образом… — откликнулась она.
Он улыбнулся и протянул руку с вывернутыми пальцами и распухшими суставами.
— Да бросьте, сержант. Я очень рад вашему приходу. Задавайте свои вопросы — так я не буду чувствовать себя совсем уж никому не нужным.
— Оставим формальности, зовите меня Беверли.
Его улыбка стала шире.
— А я — Малькольм. Не то чтобы мне очень нравилось это имя, но я решил не менять его. Я мог бы предложить вам чаю или кофе, но сразу предупреждаю — их приготовление займет у меня столько времени, что это потеряет всякий смысл.
— Спасибо, ничего не надо, — покачала головой она.
— Вот и хорошо. — Однако он был явно разочарован, и в его голосе прозвучал оттенок горечи.
— Вы, конечно же, знаете, что произошло? — поспешно осведомилась она.
— Новые убийства в стиле Потрошителя.
— Да, так считается.
Он кивнул:
— И вы приехали ко мне, чтобы выяснить… что?
— Вы проводили для нас обследование Мелькиора и Мартина, и вы знаете их лучше, чем кто-либо другой.
— Знать аутиста невозможно, Беверли. Их невозможно понять, точно так же как и они не могут понять нас. Между нами и ими существует непреодолимый барьер.
— И тем не менее вы понимаете их лучше, чем кто-либо из нас.
Он пожал плечами, которые, правда, приподнялись у него не вполне симметрично.
— Вы знаете, что Мартин исчез?
— Кто же этого не знает? Думаю, старший инспектор Гомер поступил абсолютно правильно, и теперь телевидение то и дело сообщает о том, что в связи с недавно происшедшими убийствами разыскивается Мартин Пендред.
— А к вам не обращались за помощью?
Улыбка его застыла, и он чуть нахмурился.
— Значит, вы здесь неофициально?
— Какая разница? — Он умолк, и она добавила: — Я не занимаюсь этим делом, но это не значит, что оно меня не интересует. Видите ли, мне ясно дали понять: если окажется, что Мелькиор Пендред не был виновен, то моя карьера закончена.
— Из-за одной-единственной ошибки?
— Это хороший повод, — передернула плечами Беверли.
— И теперь вы хотите… что? Найти Мартина Пендреда раньше Гомера?
— Послушайте, Малькольм. Вы знаете не хуже меня, что произойдет, если они найдут Мартина. Его повесят, поскольку он не будет сопротивляться и не сможет себя защитить. Его осудят только потому, что Гомер хочет доказать свою правоту и мою ошибку.
Пинкус задумался.
— А чем движимы вы?
— Мы не ошибались, Малькольм. Те убийства были совершены Мелькиором. И если вы помните, вы тогда считали то же самое.
— Вообще-то меня тогда всего лишь спросили, способен ли Мелькиор убить человека, и я ответил, что способен, — поспешно заметил он. — Но это еще не означает, что на это не способен Мартин.
Она открыла было рот, но у нее перехватило дыхание, и ей потребовалось несколько секунд, прежде чем она улыбнулась и произнесла:
— И думаю, вы были правы. — Она приподняла брови. В каком-то смысле он продолжал оставаться невероятно привлекательным.
— Так вы хотите защитить его от Гомера? Ничего не скажешь, похвальная задача. И чем я могу вам помочь?
— Подскажите мне, где он может скрываться. — Она понимала, что это прозвучало как в детской игре — в таких своеобразных прятках для взрослых, — где Пинкус играл роль воспитателя.