Он упал на колени, схватившись за окровавленное плечо и массируя его пальцами в надежде немного ослабить боль. Сознание уплывало, но он заставил себя открыть глаза и взглянуть в лицо Мартина Пендреда.
Все безумные убийцы, которых в юности рисовало ему воображение, обычно носили гротескные маски, за которыми скрывали свою индивидуальность и от лица которых совершали свои чудовищные поступки. Но Пендред не нуждался в подобных аксессуарах. Его лицо было таким же мертвым и безжизненным, как лицо трупа. Айзенменгер видел тысячи таких лиц, но никогда еще оно не принадлежало живому человеку, стоявшему над ним с окровавленным десятисантиметровым ножом в руке, ни одно из них еще не взирало на него из потустороннего мира забвения. Ему казалось, что перед ним стоит зомби, которому по какой-то причине нужно стереть его с лица земли.
Со стороны стола доносились приглушенные звуки пытавшейся высвободиться Елены, однако Айзенменгер практически не обращал на них внимания. Он пытался сосредоточиться на Пендреде, что стало гораздо проще, когда тот все с тем же выражением лица снова занес над ним нож.
Айзенменгер начал отползать в сторону, оставляя на керамической плитке пола кровавые следы. Пространство для маневра отсутствовало, так как все было завалено рухлядью, и почти сразу он врезался в гору клавиатур, которые были сложены на неустойчивом табурете с тремя ножками.
Однако Пендред не обратил на это никакого внимания. Он опустил руку, даже не посмотрев на Айзенменгера, и снова направился к Елене. Айзенменгер увидел ее расширенные от ужаса глаза и лицо, с мольбой обращенное в его сторону.
Черт!
Он неуверенно поднялся на ноги, огляделся по сторонам и обнаружил под старым металлическим столом банку, заполненную мутным желтым формалином, в котором плавала огромная селезенка. Он нагнулся и, пользуясь одной рукой, вытащил ее наружу.
Мартин, поглощенный проблемами иного мироздания, уже склонился над Еленой, занеся нож над ее горлом, а она, не сводя глаз с Айзенменгера, изогнулась, насколько ей позволяли путы.
Метко швырнуть банку он не мог, так как его левая рука была обездвижена и он не мог использовать ее для балансировки.
Пендред еще ниже склонился над Еленой и обхватил ее горло большим и указательным пальцами. При его прикосновении она издала приглушенный всхлип и начала извиваться с удвоенной энергией.
— Мартин!
Пендред не отреагировал, однако это было уже не важно, так как вместе с криком Айзенменгер запустил в него банку. Он сразу понял, что бросок получился слишком слабым — орудие могло не долететь или даже упасть на Елену. Банка была большой и тяжелой, казалось, что она движется сквозь патоку, и тем не менее она таки достигла цели, врезавшись в левую руку Пендреда и заставив его выронить нож из правой.
Затем она рухнула на левое плечо Елены и скатилась на пол, где разлетелась вдребезги, распространив едкий запах паров формалина.
Из этой стычки Айзенменгер вышел победителем, но Пендред, похоже, даже не понял, что все это происходит в реальности. Он не издал ни звука и далее не посмотрел на Айзенменгера. С тем же выражением лица он наклонился и поднял нож.
И что теперь делать?
Дверь за спиной Пендреда приоткрылась.
Беверли в нескольких метрах от себя увидела склоненную фигуру Пендреда и привязанную к секционному столу обнаженную Елену. Она ощутила едкий запах и услышала приглушенные звуки, издаваемые жертвой. Лишь после этого она кинула взгляд влево и увидела Айзенменгера с окровавленным плечом, который слабо пошатывался, плохо ориентируясь в пространстве.
И что теперь делать?
Она принялась оглядывать помещение, видя, что Пендред уже начинает выпрямляться, — взгляд ее метался из стороны в сторону в поисках какого-нибудь предмета.
Ничего.
Пендред уже стоял почти во весь рост, а ей никак не удавалось найти какое-нибудь оружие. И тогда она сделала единственное, что ей пришло в голову.
Она бросилась на него и, подняв ногу, обутую в сапог, изо всех сил толкнула его в спину. Этот неожиданный удар заставил его отлететь вперед, он стукнулся поясницей о рабочую стойку, тянувшуюся вдоль стены, и с грохотом рухнул навзничь.
Если у нее и мелькнула мысль об одержанной победе, она тут же рассеялась, ибо Пендред почти сразу стал подниматься на ноги.
Елена отчетливо видела перед собой нож. Она не могла оторвать от него взгляда своих до боли расширенных глаз. Она видела его идеально гладкое серебристое лезвие, плавно сходившее на нет, и чуть притупившийся кончик. Она видела, как оно приближается, медленно и неумолимо.
А за ним она видела Мартина Пендреда с такими же невидящими глазами, как у Тиресия, и с таким же невозмутимым лицом, как у Колосса.
Она ощущала кляп, которым был заткнут ее рот, чувствовала удушье и то и дело сглатывала слюну. В ее голове с бешеной скоростью мелькали разные мысли. Она думала о своем страхе, о чувстве ярости, о беспомощности, о том, что ей холодно, что такого ужаса она еще никогда не испытывала, о том месте, где она находилась, и о том, где она окажется, когда ее уже не будет; она понимала, что ее ждет смерть. Она чувствовала страшную боль в груди и думала о том, как все это несправедливо…
Откинув голову назад, она выгнула шею, одновременно понимая, что, пытаясь увильнуть от лезвия, она лишь облегчает ему задачу.
Нож продолжал приближаться.
И вдруг с невероятной стремительностью лезвие вместе с Пендредом исчезло из поля ее зрения, и вместо них перед ней возникло решительное и в то же время испуганное лицо Беверли Уортон.
Сознание Айзенменгера уплывало, и он понимал это. Он успел заметить, как Беверли отшвырнула Пендреда, но все вокруг уже погружалось во тьму и покой. То, как
Пендред налетел на стойку и рухнул на пол, Айзенменгер уже не увидел.
Затем Пендред снова начал подниматься, но это происходило уже с кем-то другим. Это представляло определенный интерес, но не более того…
— Джон?!
Он не слышал голоса Беверли, просто что-то отдалось в его сознании.
Пендред снова встает.
— Джон?!
Но даже после этого ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы осознать, что происходит нечто важное, не говоря уже о том, что подразумевает само это понятие.
После этого он неуверенно двинулся вперед, однако он шел в верном направлении и с совершенно определенной целью. Единственное, чего он не знал, так это что ему делать.
Тем не менее он продолжал приближаться к Пендреду, который к этому моменту уже почти выпрямился. Лицо его по-прежнему сохраняло полную безучастность к происходящему.
Беверли с отчаянным видом пыталась развязать веревку, которой был обхвачен торс Елены.
Единственное, что ему пришло в голову, — это повторить прием Беверли и попытаться снова свалить Пендреда, но, когда он поднял ногу, тот схватил ее, глядя при этом не на Айзенменгера, а на его ботинок.
Беверли наконец удалось развязать первый узел, и она перешла к лодыжкам. Как только руки Елены оказались свободны, она тут же, хрипя и кашляя, принялась вытаскивать изо рта ватные тампоны, а потом взялась за веревку, обхватывавшую ее на уровне диафрагмы.
В течение нескольких секнуд Айзенменгер стоял в странной балетной позе с задранной ногой, после чего Пендред с оскорбительной легкостью отшвырнул его назад. Айзенменгер, с трудом сохраняя вертикальное положение, засеменил, чувствуя нараставшее головокружение, врезался в стойки для капельниц и рухнул в кресло. От толчка кресло откатилось назад, обрушив кипу старых гроссбухов, часть из которых свалилась на Айзенменгера, а другая — на пол.
Он сразу попытался встать, ибо Пендред снова целеустремленно двинулся в сторону Елены и Беверли, однако мир снова завертелся перед глазами, а ноги предательски отказывались его держать, и он рухнул, уткнувшись лицом в какой-то древний отчет о вскрытии, словно ничего важнее в этот момент для него не было.