— Ах, моя милая, если бы я сама могла от себя отодвинуться. Убить человека на сцене оказалось куда проще, чем в жизни. Никакого высокого трагизма — одна кровь и физиология.
— А что он сделал?
— Он снялся в рекламе, — сказала Красильникова. — Вот такой позор.
Молоденькая сокамерница вытаращила глаза. Клавдия покачала головой:
— Что, правда?
— Он предал высокое искусство, — без патетики, даже как-то обыденно произнесла Красильникова.
И Клавдия в первый раз в жизни оправдала преступление.
«Если бы все убийства происходили по этой причине, — подумала она, — я бы подалась в адвокаты».
В этот день больше ничего примечательного не произошло.
Только после ужина, на прогулке по узкому зарешеченному дворику, Красильникова остановилась и подняла глаза к небу.
Клавдия поняла, что актриса не просто любуется летней голубизной, она что-то такое важное совершает.
— Молится, — шепотом подсказала Клавдии молоденькая сокамерница.
— Ничего подобного, — тут же отреагировала актриса. У нее оказался превосходный слух. — Я читаю стихи.
— А вы не могли бы почитать вслух? — попросила Клавдия.
— Могла бы, но это не имеет значения — вслух или про себя.
— Как это?
— Очень просто. Знаете, что такое ноосфера?
— Читала.
— Режиссер Васильев, например, считает, что спектакли надо играть вообще без зрителя. Энергия все равно попадет в ноосферу.
Клавдия невольно улыбнулась.
— А вы попробуйте. Правда-правда. Вот постарайтесь какое-то свое заветное желание передать в небо. Можете вслух, можете молча. Результат от этого не зависит.
— А от чего?
— От силы желания.
Клавдия пожала плечами. Но все оставшееся время прогулки незаметно поглядывала на небо и скандировала мысленно: «Инна, беги! Инна, спрячься!»
ГЛАВА 7
— Устал я, Миша, понимаешь, устал. Уже и годы, согласись, не комсомольские. А в этой политике я вообще старею не по дням, а по часам.
— Старость политика — это его капитал. Имидж, так сказать.
В ажурной тени разлапистого дуба сидели в плетеных креслах два милых человека.
Хозяин попыхивал трубкой с пахучим табаком, гость сосал леденец. Они смотрели на реку, на далекий лес, уходящий в гору, слушали пение птиц и говорили о жизни.
Гостя звали Владимир Иванович Малютов, а хозяина звали Михаил Михайлович Паратов.
На визитной карточке Пушкина было написано просто: «Александр Пушкин».
У Паратова визитных карточек не было вообще. Но не потому, что он не мог себе этого позволить, — просто не было необходимости. Его телефон и домашний адрес знали только самые приближенные. Остальные эти сведения получали только за очень выдающиеся заслуги перед Михаилом Михайловичем. Так вот, если бы такая визитная карточка была, на ней бы тоже можно было просто написать: «Паратов». Потому что это была и должность, и положение, и слава.
— Заботы — это хорошо, — сказал Паратов, выпуская голубое облако в прозрачный воздух. — Когда забот нет — это смерть.
Малютов при последнем слове нервно улыбнулся.
— Ну давай, выкладывай, что там у тебя стряслось, — сказал Паратов.
— Как у Деда дела? — вопросом на вопрос ответил Малютов.
— Дед еще ого-го. Дед еще сто лет продержится.
— А Батька?
— А Батька бежит впереди паровоза, — повторил известную фразу о мэре Паратов. — У тебя там, я слышал, с ним нелады.
— Да нет, так, пустяки.
— Так ты не по этому поводу?
— Стал бы я тебя, Миша, такими пустяками тревожить. Да, во-первых, за Старкова спасибо. Кажись, толковый парень.
Паратов кивнул, посасывая трубку.
— Погоды какие стоят, а? — сказал он весело.
— М-да… — нехотя отозвался Малютов.
— Давно у нас такой жары не было, а?
— Давно.
— В Америке, говорят, тоже жарко.
— В Америку я не хочу.
— В Европу?
— Лучше бы в Азию.
— Ну так о ком речь? — спросил после паузы Паратов. — Выше Деда я не властен.
— Ну ты не скромничай. Выше тебя только Бог.
— Не богохульствуй, — резко сказал Паратов, хотя комплимент ему понравился. — Если кто из толстосумов, тут, Вова, дерьма не оберешься.
— Да пусть себе живут, — улыбнулся Малютов.
— Ну ладно, не темни, с кем ты там чего не поделил?
— А смеяться не будешь?
— Буду, если смешно.
Малютов хрустнул леденцом, словно раздавил ампулу с цианистым калием.
— Мой следователь.
Паратов не засмеялся. Он внимательно посмотрел на Малютова. Покусал губу, почмокал.
— Не смешно, — сказал он.