– Меня?
– Ну, вы действительно вызвали большой отклик у наших читателей. Половина из них считает вас гением, другая половина ненавидит вас со всей страстью. Хороший баланс для критика.
– Я стремился понравиться.
Жан-Пьер затянулся пряной сигаретой и выпустил из носа серые струи дыма, благоухающего китайским драконом.
– Не в качестве критики, просто наблюдение: я заметил, что вы ни о чем не отзываетесь с одобрением. Вам ничего не нравится?
– Разумеется, нравится. "Гимны проклятым" был одной из лучших книг, что я прочел за последние лет десять.
– Но вы не писали о "Гимнах проклятым".
– Точно. Почему бы я стал рецензировать то, что мне понравилось? Какой в этом прок?
– Вы эксцентричный тип, Кауфман. Уверены, что родом не из Парижа?
– Настолько, насколько могу быть уверен в том, чего не помню, полагаю. Жан-Пьер рассеянно кивнул и погасил окурок в маленькой нефритовой
пепельнице. – У меня есть хорошие новости, в каком-то смысле. Наш тираж возрос. Журнал продается лучше, чем мы надеялись. Я это одобряю, тут двух мнений быть не может. Мы стали привлекать внимание.
– Уверен, сбываются ваши желания.
– Да, но мы начали получать… предложения.
– Какого рода?
– Издатели просят нас рецензировать определенные книги.
– Ах. И вставить в рецензии определенные строфы.
– Коварный бизнес, да? Но я начинал этот журнал, чтобы говорить правду, а не чтобы потворствовать коммерческим интересам.
– Хорошо для вас, – сухо сказал Бестер.
– Но это могло бы стоить усилий – небольшой компромисс, если это позволит нам расширить круг читателей.
– Не для меня, – сказал Бестер. – Мне нравится это делать. Я не обязан делать это и не хочу, если нельзя делать это по-моему.
– Да, конечно, я полностью с вами согласен. Полностью. Я никогда не попрошу вас дать положительный отзыв о книге, которая, по-вашему, его не заслуживает. Но если вы познакомились с книгой, и она понравилась вам…
– Нет. Я просто вам должен это объяснить. Назначение критики – улучшать литературу. Ничто никогда не улучшается похвалой.
– Что вы имеете в виду?
– Страх неудачи, страх критики, страх провала – вот единственное, с чем считаются писатели. Восхваления людей расслабляют. Зачем совершенствоваться, если думаешь, что поступаешь правильно?
– Вы никогда не слыхали о позитивной поддержке?
– Слышал. А еще я слышал о единорогах и минотаврах. Думаете, какая-либо эволюция заработает от "позитивной поддержки"? Это очистительный процесс естественного отбора заставляет работать биологическую эволюцию – позитивные черты позитивны только в том смысле, что они не негативны. То же самое верно и в литературе. Мы можем удалить плевелы, но мы не можем усовершенствовать черты гениальности в хороших писателях, просто питая их эго. Так ничто не действует. Это простой факт.
– Хорошо. Журналы не издаются без денег. Это другой простой факт.
Бестер пожал плечами.
– Печатается журнал или нет, ваша проблема, не моя.
– У вас есть иные предложения?
– Несколько. Мне бы не хотелось их принимать – разве что вы вынудите меня к этому.
Жан-Пьер достал новую сигарету и зажег ее нарнской зажигалкой.
– Сдаюсь. Я считаю, что критик должен быть бескорыстным.
Бестер улыбнулся.
– Я не бескорыстен. Я настолько корыстен, что меня не соблазнит ничто из того, что вы можете мне предложить.
– Ну, этим вы добиваетесь того же, да? Очень хорошо. Есть и другие, кто станет писать рецензии того сорта, как нам нужно.
– Я им задам.
Жан-Пьер нахмурился.
– Это не ваш журнал, мистер Кауфман. Я все еще решаю, что пойдет в печать, а что нет.
– Уверен в этом. И знаю, вы примете верное решение, – он улыбнулся – так, словно питал сомнения на этот счет.
Он зашел кое-куда по пути домой. Когда он вернулся, маленькое кафе отеля было полно. Дела пошли лучше с тех пор, как Джем и его парни утихомирились.
На этот раз блюдо получилось лучше, а вино, принесенное Луизой, было почти изысканным. Он подозревал специальное обслуживание – на остальных столиках, похоже, было домашнее вино.
Он окончил трапезу и занялся своим обозрением здесь же, в кафе. Что-то было в этом месте, что ощущалось как дом более, чем любое место с тех пор, как он бежал из своей квартиры на Марсе. Возможно, большую роль сыграл тот факт, что он помогал реставрировать обеденный зал. Личный вклад.
Было поздно, когда ужин закончился. Луиза вышла из кухни, вытирая руки о передник.
– Можно к вам присоединиться?
– Конечно, – он закрыл свой комп.
Луиза налила себе красного вина и уселась со вздохом.
– Ах, как хорошо дать отдых ногам…
– Долгий день?
– Сумасшедший дом. Все номера заняты!
– Ну, это хорошо, не так ли?
– Очень хорошо, – она нахмурилась. – Я оставила ваш новый наряд у вас в комнате. Я думала, вы сказали, что станете носить его в окрестностях отеля.
– О, я просто довольно долго работал. Я надену это завтра, обещаю.
– Что ж, на сей раз я закрою на это глаза. Что-нибудь интересное происходило с вами сегодня?
Он рассказал ей о беседе с Жан-Пьером, и она покачала головой.
– Я понятия не имела, что вы такой идеалист, – сказала она.
– Тут никакого идеализма нет, – отозвался Бестер. – Я не способен писать вещи такого рода. Это как если бы обезьяна попробовала себя в балете, а лошадь выступила в опере.
– Кстати об опере, – сказала она, делая еще глоток вина, – мне кажется, я упоминала, что иду туда на будущей неделе. Я надену платье, что вы мне купили. Удивлена, что вам нравятся подобные вещи.
– Платья? На мне они не смотрятся. У меня икры толстоваты.
– Опера, балда.
– А. К сожалению, я буду занят в этот вечер. Не могу пойти.
– О.
– Но я помню, вы упоминали об этом. И мне пришло в голову, что купленное мною вам сегодня платье для оперы не так хорошо.
– Оно прекрасно.
Бестер нагнулся и полез в сумку возле своего стула.
– Нет, – сказал он, – вот это прекрасно. – Он водрузил на стол коробку. Луиза посмотрела на нее, затем снова на него.
– Что это?
– Откройте.
Она поставила свой бокал и развернула коробку, затем сняла крышку – и ахнула.
– Я видел, вы смотрели на него, – объяснил он.
Это было платье из центаврианского тэрска, слегка мерцавшее при свете свечей.
– Мистер Кауфман, я не могу…
– Можете и примете. Вы не можете его вернуть – я убедился в этом. И я не хочу.
– Но… нет, оно слишком экстравагантно. Когда мне его надевать?
– В оперу.
– Да, но я посещаю ее только раз в году!
– Что ж, вероятно, придется ходить чаще.
Она разглядывала материал, слегка касаясь его пальцами и наблюдая за сменой цветов.
– Я не… я… – слеза скатилась по ее щеке, маленький рубин в свете огня.
Бестер откашлялся.
– Так или иначе, думаю, настало время мне идти к себе. У меня тоже был долгий день.
– Никто никогда не дарил мне ничего подобного, – сказала она.
– Ну, кто-то должен был, – сказал он спокойно. – Доброй ночи.
– Доброй ночи, мистер Кауфман, – сказала она очень нежно, – и благодарю вас.
Это звучало неправильно. Это звучало, будто она благодарит кого-то другого. Он вдруг со всей силой захотел услышать произносимое ею его имя. Бестер. Эл. Альфи…
– Что-нибудь не так? – спросила она.
Он улыбнулся.
– Ничего. Я просто вспомнил о… своем старом друге.
– Вы, кажется, опечалились.
– Моего друга больше нет. Ему бы понравились вы в этом платье. Это сделало бы его счастливым. Он любил красоту.
– Это не будет выглядеть так хорошо на мне, как выглядит само по себе. Это фантастика.
Он помедлил, думая поправить ее, объяснить, что, представив ее в этом платье, он и решил его купить. Он промолчал – и оставил ее.