Тут, в Чечне, я убедился в правильности статей в «Лимонке» об изматывающей партизанской войне. Она (эта война) мало похожа на твои войны в Югославии и Приднестровье. Каждому — свою войну. Я просто плачу долг за навоевавшее поколение 60-ых. Моя кличка тут — Старый или Дед: я самый старый солдат в группировке. Стараюсь не отставать от молодых. Вроде бы получается. На РПД (разведывательно-поисковой деятельности), хоть и потерял кило 10 в весе, не ныл и работал больше молодых. Кажется, чего-то удостоен и назван молодцом. Да ну их с их наградами. Если можешь, напиши хоть пару строчек, что получил письмо. Тут очень плохо работает военная почта, поэтому отправляем письма с оказией по гражданской почте: «368046, р. Дагестан, Новолакский р-он, с. Новочуртах, до востребования, рем. рота». Письма для нас получают водители, часто бывающие в этом селе.
Вождь! я верю в твоё освобождение. В России есть куча ворья и один лишь политик — это ты, и одна партия — НБП. Наверное письмо вышло сумбурным. Извини, пишу в палатке, светомаскировка, теснота и оторванность от политической жизни сказывается.
Россия — всё, остальное — ничто!
P.S. Тут очень плохо с прессой. Может кто вышлет «Лимонку» в письме или бандеролью, начиная с 176-го номера?
Признание в чужой любви
«Лимонка» № 287 декабрь 2005 г.
Стоим. Тупим. Светло, хотя взошедшего Солнца не видно — оно ещё только ползёт к вершине горы, чтобы через час залить мир оранжевым и уничтожить тонкий слой тумана. Сентябрь 2004-го года. Чечня.
Часть батальона ушла вперёд, а моя рота встала перед мостом через реку Аргун. Я сижу в башне БМП-2. Рядом со мной — живое недоразумение, в каске и бронежилете. Как он собирается выпрыгнуть из машины, если её вдруг подобьют? Это молодой лейтенантик из Москвы. Сам он боится вести переговоры с комбатом и ротным, и поручает это дело мне. Вернее, я сам беру инициативу в свои руки, иначе мы здесь точно достоимся. Все взвода уже давно заняли оборону вдоль дороги, только первый взвод ещё спит внутри боевых машин…
Ладно, пора всех будить, иначе начнутся проблемы. С лейтенанта этого всё равно нечего спрашивать. «Я Сова-10. К бою!», — это я передаю по рации двум другим наводчикам. И тут же, чуть наклонившись и повернувшись назад, ору: «К бою! Подъём, бля!».
Из трёх машин вылезают сонные солдаты и рассредотачиваются вдоль дороги. Лейтенант продолжает спать. «Чёрт с ним, — думаю я, — пусть лучше спит, чем даёт тупые приказы». Слушают его, правда, только молодые, но это тоже неприятно: то и дело приходится всячески нивелировать его команды, чтобы не попасть впросак.
Трогаемся, наконец. Солнце уже показалось. Старые Атаги, через которые мы проехали, видно отлично. Слева вдалеке видно Аргунское ущелье, но сегодня нам малость не туда: Чечен-Аул стал на три дня местом «профилактических мероприятий». Сегодня наш батальон блокирует это село.
Нам повезло (мне и механу) — ставим БМП в естественное укрытие за бетонную рампу. Теперь из села видно лишь башню машины. Остальные экипажи тоже нашли какие-то ямы, так что капониры рыть не придётся. Сзади безостановочно шумит Аргун, чёрными своими волнами с белой накипью пены. Шумит уже не первое тысячелетие…
…Ребята из моего отделения давно установили палатку, и уже горит костёр, а я всё сижу и о чём-то думаю, глядя на утопающий в зелени аул. Полтора года без отпусков и увольнений. (Куда «увольняться»? Не в Джохар же.) Это мой предпоследний выезд, скоро сваливать домой. От томительных дум сладко кольнуло, и тут же я услышал уродливый голосок командира взвода. Он даёт какие-то указания и, наверное, опять слегка пиздит ногами помощника гранатомётчика. Всегда можно немного самоутвердиться, если унизить человекообразную медузу — нашего помощника гранатомётчика. Только никого это не впечатляло… Раньше мы просто варили в молоке траву, и манагой поили идиота-летёху. Этот клоун сутки гнал так, что его приходилось упаковывать в спальник и связывать. Чтоб он не сильно боялся, в руки ему вместо штатного АКС-74, давали палку. Обычно он после этого засыпал спокойным сном.
…От нечего делать включаю рацию. Там комбат кого-то обещает убить за распиздяйство. Смеюсь и даю послушать механу. Чтобы убрать летёху (он любит поговорить часами ни о чём), напоминаю ему, что ротный вызвал всех офицеров. Ротный ещё никого не звал, но я знаю, что скоро всё равно позовёт. Летёха уходит в каске, броне и обрезанных перчатках. Все (даже самые убогие) солдаты сняли броню, но ему недосуг — устав выжег всю волю, а вместе с ней и разум в его смешной голове. Идти далеко. Он дотопает до ротного как раз вовремя.