Господи ты боже мой! - когда же кончатся
эти бездарные атаки на немецкие пулеметы
без артиллерийского обеспечения?..
Давно уже всем - от солдата до комбата - ясно,
что мы только зря кладем людей,-
но где-то там, в тылу, кто-то тупой и жестокий,
о котором ничего не знает даже комбат,
каждый вечер отдает один и тот же приказ:
- В России народу много. Утром взять высоту!..
***
Что мы знаем о животном начале в людях?..
Немного - поскольку ищем божественное в них.
Вот поэтому-то мы и путаемся в трех соснах,
пытаясь объяснить этого человека, в котором
божественного не больше, чем в спичечном коробке,
с помощью коего он раскочегаривал свою трубку.
***
Он стал богом. Предшественники - святыми.
Портреты - иконами. Лозунги - хоругвиями.
"Краткий курс" - священным писанием.
Коммунизм - царством небесным.
А грешников - в геенну огненную:
инквизиция, Торквемада!..
Ей-богу, в духовном училище и семинарии
все одиннадцать лет
он был круглым отличником.
Колесо Фортуны
На войне – как в игре: надо, чтобы повезло.
Надо, чтобы капризный и ветреный Случай, –
тот, который издревле зовётся «судьбой», –
и штыкам, и осколкам, и пулям назло,
и иным затаившимся бедам несметным,
вопреки и приметам, предчуствиям, снам,
удручающим душу тревогой слепой –
даже, может, желаньям твоим поперёк,
если жизнь вдруг покажется – невыносимой…
Так давай же, фортуна, верти колесо!
На войне – как в игре: надо, чтобы везло.
Внезапный выстрел
Вот где-то тут и прячется опасность.
Вот где-то тут и притаился враг.
И сторожит обманчивая ясность
мой каждый продвигающийся шаг.
И знаю я – не избежать.
не разминуться с ней на перекрёстке.
И остаётся только ожидать
внезапный выстрел – тихий или хлёсткий…
Я опущусь в примятую межу.
Прижмусь щекой к ружейному прикладу:
я помирать, простите, не спешу;
пускай меня поищут, если надо.
И я дождусь, что в прорези прицела
возникнет эта рыщущая гнусь.
И пусть не суетится обалдело –
нет, не надейтесь, я не промахнусь!
Память
Они патроны, что ли, берегли,
прикалывая раненых штыками.
А те –
пошевельнуться не могли,
лишь закрывались в ужасе руками.
И так ломались кости,
как хрустят
говяжьи туши при разделке мяса, –
и корчилась, стеная м хрипя,
живая человеческая масса…
Казалось бы – прошло уж столько лет!
Казалось бы – забыть уже пора.
Но стоит только тронуть этот след –
сама к оружью
тянется
рука.
***
– Огонь! –
И подкалиберный снаряд
метнулся синей проволокой к танку.
Но чуть левее гусеницы – в скат
горячая врезается врезается болванка.
Наводчик довернул маховичок,
и поднял перекрестье панорамы.
– Огонь! –
Но верещащею свечой
снаряд отрикошетил в небо прямо.
И в третий раз меняется прицел –
и весь расчёт меняется в лице:
танк
разворачивает
башню.
– Огонь! –
На чёрной танковой броне
сверкнула фиолетовая искра,
и танк, остановившись наконец,
сухую землю гусеницею выскреб.
Бой длился вечность –
25 секунд!
Санинструктор
Она была толста и некрасива.
И дула шнапс не хуже мужиков.
Не хуже мужиков басила
и лаялась – не хуже мужиков.
Грудастая, но низенького роста,
в растоптанных кирзовых сапогах –
она была до анекдота просто
похожа на матрёшку в сапогах.
Она жила сначала с помпотехом.
Потом с начхимом Блюмкиным жила.
А когда тот на курсы в тыл уехал,
она с майором Савченко жила.
И, выпив, она пела под гитару
в землянке полутёмной и сырой,
как Жорка-вор зарезал шмару
и и схоронил в земле сырой…
Она погибла в Польше, в 45-м,
когда, прикрывши телом от огня,
на плащ-палатке волокла солдата
из-под артиллерийского огня.
И если,
недоверчивый к анкетам,
ты хочешь знать, какой она была,
не Савченко ты спрашивай об этом –
ты тех спроси,
кого она спасла!
Горит фитиль…
Горит фитиль в латунной жёлтой гильзе.
Табачный дым плывёт по блиндажу.
А через час – о мама дорогая, –
мы в наступление пойдём.
И может быть, я сам того не знаю,
меня сразит фашистский автомат,
и упаду я мёртвый в чистом поле,
широко руки разбросав.
Друзья отыщут труп мой после боя
и, на шинельку молча положив,
под залп ружейный навсегда зароют
в окопе старом на бугре.
А через месяц в дом наш похоронку
в конверте сером почта принесёт,
что сын твой – мама, мама дорогая, –
в боях за Родину погиб.
Но ты не плачь, не плачь, моя родная,
не мучь себя и сердце не терзай:
ведь на войне есть правило такое –
кому-то нужно умереть…
Горит фитиль в латунной жёлтой гильзе.
Табачный дым плывёт по блиндажу.
И через час – о мама дорогая, –
мы в наступление пойдём.
Перед атакой
Лейтенанту Валерию Деменьтьеву, сапёру
Примкнуты штыки и подсумки расстёгнуты.
Запалы в гранаты повинчены намертво.
Присели солдаты в траншеи на корточки
с чужими, застывшими, серыми лицами.
Ну что же, товарищ! – вперёд так вперёд.
Уйми суматошно стучащее сердце.
Пусть будет, что будет, – и стерва-война
промечет свой жребий: орёл или решка…
Штурмовые ступени
Ждать недолго:
в откосах траншей
штурмовые отрыты ступени –
и пехота, царица полей,
изготовилась для наступленья.
И когда отсчитается время,
отведённое артподготовке,
замелькают наверх по ступеням
на солдатских ботинках подковки.
И заученно, как на ученье,
развернёт свои цепи пехота –
отделение за отделением,
взвод за взводом, рота за ротой.
И пойдут, ощетинясь штыками,
через насыпи, через воронки –
захрустят, заскрипят под ногами
заржавевшие в грунте осколки.
Но без боли воспримет душа
эти резкие, жгущие звуки:
хорошо
пехота
пошла –
как по нотам солдатской науки!
Оглохшая пехота
И он кричит:
–За Родину! Ура!.. –