Когда он вновь угодил в темницу.
Многое отличалось теперь — например, не было ни наручников, ни кандалов, ничто не стесняло его передвижения. Кроме стен и запертой двери, разве что. Была свеча, стул и стол. И два раза в день Отрекшиеся доставляли ему довольно-таки приличную пищу. Парук много думал и пришел к выводу, что в чем-то ему даже повезло, когда Уизли угодил в его сети на берегу Гилнеаса и стал его вечным сокамерником. Глядя на оплывающую свечу, он улыбался суеверным страхам гнома — Уизли, например, регулярно морил себя голодом и отдавал ему весь паек. В самом начале даже не спал по несколько суток только для того, чтобы убедиться, что орк не сожрет его живьем.
Это было смешно сейчас. Тогда — ни один из них не смеялся.
Может быть, Уизли уже в Штормграде и он тоже вспоминает об этих тягомотных днях. А может, еще в Гилнеасе. Глупо, наверное, надеяться, что однажды гном решит с ним связаться или пытаться сделать это самому. Дружба одного гнома и одного орка не изменит общей ситуации в Азероте. Если войны прекратятся, хоть на какое-то время, возможно, когда-нибудь… Азерот забудет о войне и ненависти. Но вряд ли. Парук был реалистом.
Пока ты не перешагнул порог дома… К чему тогда это было сказано? Парук не помнил. Только фразу. Он мог бы к этому времени уже перешагнуть порог таверны в Оргриммаре и увидеть Гришку и узнать, стоит ли ему до сих пор надеяться или она давно замужем. Или, да хранят ее предки, она погибла, а таверна сгорела от пушечного выстрела. Альянс часто обстреливал Оргриммар, говорил ему Гаррош.
Может быть, теперь и порога-то не осталось, который Парук мечтал бы перешагнуть и ощутить себя, наконец, дома. Долгие годы его домом был оргриммарский приют для сирот. Но уж куда он точно не хотел возвращаться, так это туда. Скорее вечные тюрьмы станут ему домом.
В этот раз Парук угодил в тюрьму Парук добровольно.
Ну, почти… Когда появился синий дракон и предложил занять его место, то выбора ему не оставили, верно? Парук не спорил, да и как можно спорить с Вождем? В глубине души он понимал — так и только так будет правильно, ведь и Сильвана, и Гаррош все еще сомневались.
Его слово должно стать решающим.
Когда он только прибыл в Подгород, через портал синего дракона, то вместе с почетным караулом его сразу провели к Сильване. Королева Подгорода взяла обрывок бумаги, на котором Гаррош в спешке нацарапал ей послание. Вряд ли Сильвана получала подобные огрызки от кого бы то ни было еще.
— Ты знаешь, что здесь написано? — спросила его Темная Госпожа.
Парук покачал головой. Хотя это не стоило ни малейших трудов, даже печати не было, Парук так ни разу и не прочел тех несколько слов от Вождя.
— Оставьте нас, — велела Сильвана и, когда гвардейцы вышли, усадила его в пыльном кабинете и рассказала: о том, каким был их изначальный с Гаррошем план, и как они должны поступить теперь.
Она уже должна была быть на дирижабле, на половине пути в Сумеречное Нагорье, Парук чудом успел застать ее в Подгороде. Ее конь оседлан и сейчас она едет в Серебряный Бор. Дирижабли уже там, и алхимики к этому часу должны закончить погрузку чумных котлов на его борт. Но она не удивится, если они все еще возятся со всеми своими предосторожностями и берегут клапаны или другие хитроумные приспособления алхимической лаборатории, совсем как в прошлый раз.
— А что было в прошлый раз? — зачем-то спросил Парук.
— Я уничтожила Южнобережье, — честно ответила Сильвана.
Она не обязана была отвечать ему, какому-то пришлому орку, но в тот момент Сильвана уже знала, что после этого разговора он будет коротать свое время в тюрьме, так Парук решил после. Немного откровенности не могло ей помешать. В случае если Парук ошибся, если обвинил невиновного, он просто никогда не покинет темницы и сгниет там заживо.
Вот почему Сильвана была предельно честна с ним. Он понял это потом во тьме, глядя на подрагивающий огонек свечи. Но все, что ему оставалось, это ждать.
— Я изменилась, Парук, — сказала Сильвана. — и я поняла, что уничтожение Гилнеаса, не тот случай, когда любые средства хороши. Но я все еще остаюсь королевой и моему королевству нужна новая и надежная граница между землями Отрекшихся и Гилнеасом. Раз уж Стены Седогрива больше нет, мне нужна гарантия. Я буду соблюдать мир, а как долго волчата смогут не показывать зубов?
Крепость Темного Клыка располагалась как раз на границе двух королевств, вдруг вспомнил Парук. Как удобно.
— А Годфри? — тогда спросил он. Терять ему было уже нечего.
— Волнуешься за этого трижды отступника? — улыбнулась Сильвана. — Не стоит, мир рухнет и только Годфри, кажется, выживет. Теперь мне пора. И тебе тоже.
Его привели в эту камеру, куда нежить приносила ему еду и меняла огарки свечей на новые, пока однажды его не разбудил скрежет ключа в замке. Парук поначалу вскочил на кровати, но затем замер. Перед тем, как лечь спать, Парук задул свечу и теперь полагался только на слух.
Дверь распахнулась. Кого-то втолкнули внутрь. Дверь сразу же захлопнулась и в замке повернулся ключ.
А этот кто-то замолотил кулаками по двери и взвыл:
— Сильвана-а-а, открой! Выслушай меня!
Парук не узнал голоса, возможно, потому что страх и отчаяние исказили его до неузнаваемости. А может потому, что Парук и не слышал его никогда.
Узник бил дверь руками и ногами, и не собирался останавливаться. Он мог быть магом, и Парук должен быть готов к риску. Парук поднялся с кровати на ноги, они дрожали в коленях. Он не старался оставаться незамеченным или бесшумным.
Узник сразу стих, ощутив чье-то еще присутствие в камере.
— Кто здесь? — прошептал он в темноту.
Парук не ответил. В два шага он настиг стола, нашел по памяти огниво и зажег свечу. И потом повернулся.
Верховный магистр Роммат вжался в дверь. Лицо исказила маска ужаса.
Парук ощутил такую небывалую легкость, что будь у него за спиной крылья, он бы взлетел. В глубине души его, конечно, терзали сомнения, был ли Роммат в тот день у Стены Седогрива или это игра его воображения. Сильное сотрясение мозга обычно не проходит без последствий, сказал ему скептически настроенный Уизли.
Парук не ошибся, а его разум не подтасовал факты. Именно этого эльфа крови он увидел возле гоблинов и ящиков с динамитом, когда лесная тропинка вывела его к Стене Седогрива. В тот день его история началась и сейчас она заканчивается. Он еще не преодолел порог дома, но он стал ближе к нему.
— Нет, — выдохнул Роммат, качая головой. — Ты мертв! ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ МЕРТВ!!
Парук снова ничего не ответил. Да этого и не требовалось, как только последний выкрик Роммата стих, в гнетущей тишине снова скрежетнул ключ в замочной скважине. Роммат отшатнулся от открывающейся двери и от Парука к противоположной стене.
Первым в камеру вошел абом — сшитое из кусков чужой плоти чудовище, для надежности обмотанное цепью.
Следом, вместе с двумя Отрекшимися, появилась Сильвана.
— Уходи, орк, — приказала она.
Парук в последний раз оглянулся на эльфа. Он так и не сказал ему ни слова. Хотя столько времени он, конечно, готовил ее — свою обвинительную, праведную речь, после которой, наконец, восторжествует справедливость.
Похоже, она уже торжествовала, но Парук почему-то не ощущал радости. Только легкость и опустошенность.
Когда Парук вышел, дверь за ним захлопнулась. По ту сторону стражи не было, никто не увел его прочь, поэтому он простоял какое-то время рядом с дверью. Просто потому, что не знал, куда ему деваться дальше.
Он жаждал этого мига столько времени, в своих кошмарах он душил этого эльфа крови голыми руками, но теперь, когда тот остался за дверью, в шаге от гибели, Парук понял, что не смог бы вынести окончательный приговор.
Дверь не приглушила голоса. Парук стоял, обливаясь потом в холодном подземелье, и слушал, как она вершила справедливость вместо него. Или это не было справедливостью? Он уже не знал.
— Сильвана…
— Не произноси моего имени, Роммат.
— Сильвана!…
— Правую кисть.