К последним Эйтлинн приклеилась едва не с порога, как не в меру любопытный мотылек к мерцающей ночной лампе. В сущности, они и были «волшебным фонарем»: если достаточно долго (по меньшей мере, десять-пятнадцать вдохов) смотреть сквозь их разноцветное, прошитое солнцем стекло, поначалу как бы бессодержательная мозаика складывалась в яркую, уже вполне осмысленную и сюжетную картинку, а потом образы, запечатленные в ней, и вовсе приходили в движение, разыгрывая перед глазами безмолвный, но выразительный спектакль. Еще через какое-то время у волшебных актеров появлялись и голоса. Видение доносило и звуки мелодий, и заунывный вой ветра, и рокот волн, и раскаты грома, и холод ночи Савинэ, и жар от дыхания дракона, и целые охапки запахов и прикосновений.
— Что это, Киэнн? О чем это?
Он тоже подошел. Сплетение белого шиповника и золотых лун быстро меняло очертание. Перед глазами шествовала кавалькада закованных в серебряную броню единорогов — высоких, горделивых, широкогрудых. На спине каждого, задрав длинную, шитую золотом юбку до самой талии, восседала светловолосая дева — как водится, наверняка не слишком девственная. Но при взгляде на любую что-то начинало предательски шевелиться, и определенно не только в сердце. Всадницы похлопывали мокрые бока скакунов обнаженными ножками, припадали к струящимся, точно рассветная дымка шелковым гривам, переходя с шага на рысь, а с рыси на галоп. Разгоряченные щеки алели, губы жадно хватали воздух, в ушах свистело… Киэнн заметил, что многие едут по двое, и сидящая позади неизменно крепко прижимается к передней всем телом… А потом почувствовал это упругое, будоражащее прикосновение собственной спиной и ягодицами, услышал, как наездница хрипло и порывисто дышит в шею на скаку, ощутил, как пламя ее нагой кожи обжигает бедра, как скользят по груди ее пальцы, влажные от пота, холодные от испуга… Как мед ее лона течет по ногам, пропитывает собой парчовую попону, щекочет ноздри…
— Не знаю, Этт. — Он усилием воли отвел глаза и гипнотизирующее видение развеялось. — Я даже не уверен, что мы с тобой видим одно и то же. Вроде бы это — разновидность фетча, но такая, особенная. Кажется, она работает с подсознанием и извлекает из него тайные желания, навязчивые идеи, превращая в картинки. Такое себе галлюциногенное кино. А может быть…
Только тут он заметил, что глаза Эйтлинн подернуты такой же поволокой жадной похоти.
— Ка-а-акую себе возьмеш-ш-шь? — бархатисто прошептала она и медленно опустила ресницы. Ее прозрачные веки подрагивали. Киэнн осторожно прикрыл ей глаза ладонью, позволяя пробудиться. Она со смехом фыркнула и упала ему на грудь:
— Хороши амазонки!
— Почему мне кажется, что ты зашла дальше, чем я? — усмехнулся Киэнн.
— Наверное, потому что ты прав?
Киэнн подсадил Ллеу на другое окно с волшебным витражом (он был почти уверен, что рассказанная там история также отнюдь не безобидна, но просто не хотел, чтобы Эйтлинн лишний раз нервничала):
— Посмотри-ка пока сказку про драконов, Лу!
И нетерпеливо увлек фоморку в дальние — такие же пустые, темные и обнаженные — покои, чтобы спешно, стремительно, точно в безумной скачке широкогрудых единорогов, окунуться в ее истекающее медом пекло, яростно пульсирующий водоворот, чувствуя пронизывающий холод гранитной стены лопатками… Лед предвечной бездны, пламенное дыхание Муспелльхейма, живая влага талых вод, горячий сок, бегущий вниз по ногам...
Ты — мой недуг, ты — мой грех, ты — мое искупление…
— Этт…
— М-м-м?.. — она обмякала, уронив голову ему на плечо.
— Те амазонки…
— Мне на них больше не смотреть?
Киэнн поцеловал ее в висок.
— Сколько пожелаешь.
Пустующий Карн Гвилатир, за неимением лучших альтернатив, Киэнн обставил все теми же иллюзиями — по памяти скопировав прежнюю обстановку сидха. Достаточно точно скопировал, конечно, но быть иллюзией она от этого не перестала. Сказал Эйтлинн, что только на первое время. «Первое время», как водится, затянулось. Иллюзии служили исправно, но, разумеется, время от времени развоплощались в самый неподходящий момент: сложенные на полки комода вещи то и дело рассыпались по полу и раскатывались по углам, спящие жильцы падали с предательски исчезающих кроватей, не вовремя присевшие в иллюзорные кресла гости шлепались на пятую точку.