Почему я здесь? Почему я здесь один? Одетый лишь далекой скорбью и стыдом…
Киэнн тряхнул головой, пробуждаясь от мучительного видения. Кажется, я начинаю галлюцинировать. «Спать не пробовал?» — как всегда, ядовито полюбопытствовал внутренний голос. А так можно было? Ничего, еще чуть-чуть. Если эта сучка так и не придет, надо закрывать лавочку. Все равно наверняка снова пальцем в небо. А отведенное мне время истекает. Конечно, выклянчить еще одну отсрочку у Эйтлинн — дело несложное, вот кто отсрочек не дает, так это Глейп-ниэр. Никому, никогда и ни за какие коврижки. Из девятнадцати часов у меня осталось что-то около семи, из тридцати девяти… Но до этого лучше не доводить.
Пятерка приключенцев все же добралась до лежащего в руинах подземного святилища — продавать в рабство Фаллоса Каннабиса отчего-то не стали, вместо этого Индиго отыграл четыре раунда в подпольных кулачных боях, из которых выполз еле живым, но при деньгах, — и теперь они шли по пыльным, сырым, продуваемым смрадными сквозняками коридорам и залам. Вымышленным залам, разрази их Мор! С потолка под ноги банально падали дохлые крысы, по стенам банально ползали исполинские слизняки, о замшелые стены банально бились тысячи ночных мотыльков и летучих мышей, хрустело под ногами, шуршали сухими лапками пауки, шептали призраки, позвякивали раскачивающиеся на сквозняке ржавые цепи — вовсе не было той вязкой, парализующей тишины, что то и дело заглатывала Киэнна, уволакивая в соседнюю реальность, то ли порожденную надломленным бессонницей рассудком, то ли, в насмешку над ним, по-настоящему существующую.
Может быть, он все проспал? И мара уже давно здесь, а заодно — в его мозгу, вместе со своими щедрыми дарами, своими чудовищными сновидениями?
— Дэн! Дэн-Дэн-Дэн! Дэ-э-э-э-э-эн-эн-эн! Дэо-эо-эо-эо-эа-эн-н-н…
— Что?
Тауриэль удивленно смотрит на него сквозь толстые стекла очков:
— Твой ход. Ты спишь, что ли?
— Да нет, так. Сейчас.
В окна паба потихоньку царапался мелкий дождь — слабо, вяло, точно бледное немертвое дитя, ухмыляющийся вампиреныш в грязном саване. Дождь. Что за бред лезет мне в голову? Это просто дождь, между прочим, первый за две испепеляющие недели в Чикаго. Киэнн перевел взгляд на игровое поле. Хорошо этим их фаэрунским эльфам: и спать им нужды нет, и усыпить их нельзя. Эх, и почему я не эльф Фаэруна? А система магии? Обзавидуешься! Хочешь время остановить? — Пожалуйста, учи заклинание со свитка и вперед с музыкой! Вот сейчас бы не помешало…
— Я точно не могу очаровать скелет? Я же такая очаровашка.
Монро покачал головой:
— Это же не гуманоид, Дэн.
— Протестую, это мертвый гуманоид! Прямоходящее двуногое, отряд: приматы. Думаете, мертвецам чужда тяга к прекрасному? Думаете, им не хочется тепла и ласки? А на хрена тогда скорбящие родственники на кладбища ходят? Потрахаться на могиле? Я говорю «скорбящие родственники», не готы и сатанисты, те-то знают в таких вещах толк. Ну? Я же вижу, этот слегка худощавый парниша ко мне неравнодушен, вон у него все суставы ходуном ходят!
Мастер сдался:
— Ладно, Дэн, валяй, очаровывай скелета.
Киэнн торжествующе ухмыльнулся и встал, потянувшись через стол за кубиком. В этот самый миг зеркальная дверь паба, за которой он уже с полчаса втихаря следил голодным взглядом первобытного охотника, в очередной раз качнулась, и серый от дождя проем расцвел ядовито-алой раффлезией женского зонта. Мокрые лепестки «трупной лилии», роняя на пол кровавые слезы Богородицы, сложились в тугой бутон и взорам предстало то самое «божество», что, вне сомнения, омывает пылающее копыто в бурном водовороте бесплодного края. Но воды Аннвна! Как же порочно прекрасна и противоестественно великолепна она была! Бедняжка глейстиг и впрямь казалась рядом с ней лишь бедной родственницей, замарашкой, разгребающей золу за печкой. Клокочущий поток пряного бургундского вина всплесками разбивался о безупречные, словно бы выточенные из нежнейшего перламутра плечи, узкий фьорд бездонного декольте прорезал пастельно-лавандовый лед винтажной блузки, приоткрывая колдовские луны высокой, сияющей нежнейшим шелком груди. Тонкий шифон струился лиловой пеленой от гитарного изгиба бедер к позолоченным каблучкам, выставляя напоказ ослепительные упругие бедра. Изящно очерченные губы трепетали крылами пунцовой тропической бабочки, а в вязком омуте глаз плескалась беспредельная полярная ночь. Воздух вокруг мары истекал горячим медом и терпким мускусом. И даже то, что Киэнн, в общем-то, знал, к чему себя готовить и чего ждать, не слишком помогало утихомирить закипающую кровь.