—Шоши Фенхихоф ххен, хофноед!
—Думаешь, не сделаю?
—Нех. Не вехнёх ехо тохда. Нихто, кхоме меня не хнаех.
Врет, сука. «Никто не знает». Молчала бы! И в тонкостях нашего общего нынешнего состояния все же, по-видимому, не слишком разбирается. Тем лучше.
—Ой ли? Я найду твоего подельника, и он будет более сговорчивым, зная, что я сделал с тобой.
—Не будех.
Значит, подельник и вправду есть. Конечно, на самом деле искать его — перспектива, которая Киэнна нисколько не грела, даже, если бы после самоубийства носителя, он мог выжить и остаться собой, но лучше не открывать маре и этого. Если получится — сложновато скрыть что-либо от разума, внутри которого пребываешь. Ладно, деточка, у меня есть план получше. Дури хватит.
Пальцы, которые он только-только научился немного различать, нащупали капельку усыпанной шершавыми стразиками дамской сумочки, узкий шнурок которой намотался на шею и непонятно как до сих пор не придушил. Смартфон разблокировался по отпечатку — проще пареной репы, только попасть под сканер не сразу получилось. Все еще работает – хвала провидению и корейским производителям!
—Хому ты хвоних? — забеспокоилась Фьёль.
—Копам. Я передумал тебя убивать. Сейчас я просто сознаюсь в убийстве девушки в пабе «Хурди-гурди мэн», а также еще десятке пока нераскрытых убийств: пожилая женщина в Беверли Хиллз, задушенная подушкой в своей же постели, трое мужчин в подпольном борделе в Чайнатауне, один богатенький толстосум и его латиноамериканская содержанка в Виннетке — поверь, мне есть, что рассказать. Знаешь, на сколько лет тебя законопатят? Могу подсказать: по меньшей мере, на шестьдесят. Приятного времяпрепровождения. Тебе понравится, ручаюсь.
—Впехед! — бравировала она. — Я всё хафно сбеху. Ты не шмошешь конхолиховачь меня вещно!
—И не собираюсь, золотце мое, меня не прельщает сидеть вместе с тобой. Но, видишь ли, от Эрме я научился не только искусству магии. Он, зараза, в меня еще много чего попутно, хрен знает зачем, вколотил. Так что – сюрприз! – теперь я неожиданно прекрасно знаю, какой именно участок мозга отвечает за способность пользоваться сверхсилами фейри, и, прежде чем сдаваться, я тебе его намертво заблокирую. Прямо изнутри. Убью раковой опухолью. Удачной отсидки, желаю тебе сгнить заживо!
Она занервничала, но пока еще едва ощутимо:
—Не шмошешь, ты шошунок, я шильнее тебя!
—Да? Тогда почему твое тело повинуется мне?
—А ешли вшё наобохот? Мошет, ты пхошто шпишь и тебе вщё шничча?
—Но ведь тогда это был бы мой кошмар, а не твой. Нет, Фьёль, ты так не работаешь, я отлично знаю, как это бывает, когда в чужое сознание заползаешь ты.
Мара зло выругалась. Это хорошо. А то я ведь, признаться, почти поверил.
Диспетчерская ответила на звонок.
—Это по поводу паба неподалеку от Юинг авеню. Да, сегодня где-то после полудня. Я знаю, кто это сделал.
На этот раз мара струсила не на шутку:
—Не шмей!
Киэнн зажал микрофон ладонью:
—Говори, дрянь. И поживее!
Она все еще колебалась, надо бы ее убедить.
—Этот человек сейчас на Индиана Толл Роуд, в южной части мемориального парка Вулф Лейк. Да, это женщина, я ее вижу прямо сейчас…
—Бхиcтоль! — завопила Фьёльреанн. — Сханый Бхистоль в сханой Анхлии! Хахой-та задхыпанный пхихогод! Похажу!
Киэнн нажал на сброс. Мара не врала.
—Давно бы так.
Теперь надо уматывать, пока и в самом деле не замели.
Бристоль, значит. Неблизенько: туда и обратно через Атлантику, в лучшем случае, сутки. Заявиться в таком виде к Эйтлинн — не то, чтобы крутая идея, а что делать? На восстановление своего тела из крупиц, затерянных внутри мары, у него как раз сутки, наверное, и уйдут. Это еще если все получится — раньше он так делал только с животными.
Выбравшись из Хаммонда, Киэнн сел на метро и добрался до Миллениум парка поездом — для оборванной, грязной, едва держащейся на ногах тетки, больше всего похожей на выброшенную из борделя проститутку, лучший вид транспорта из возможных. Мара пошла на уступки и позволила ему передвигаться, почти не падая — устала получать шишки. Туфли, правда, пришлось выбросить, ходить на каблуках Киэнн точно не учился. За размытым, рябым от недавнего дождя стеклом вагончика монотонно волочились, мешаясь в грязный кукурузный кисель, чикагские станции: серый кафель тоннелей, унылые бурые кварталы Ист Сайда и Саут Шора, серое дорожное полотно, бурые платформы, неразборчивые всплески настенных граффити… Только бы не уснуть по пути! Уснуть внутри мары — значит потерять контроль, и тогда уже почти наверняка не вернуться. Никуда не вернуться, стать ее пленником, окончательно утратив себя самого. Навечно.