Зато свет горел. И тянуло легким сквозняком, как от брошенной нараспашку двери.
Киэнн задержал дыхание, сам не зная зачем, и ступил через порог — из спальни в гостиную.
Лакированный склеп, служивший пристанищем для Серебряной Плети, стоял чуть приоткрытым. Не бесцеремонно распахнутым, с полным осознанием своего права, а так, словно в гробницу фараона проделали потайной лаз охотники за золотом мертвецов. Проделали, добрались, да так и не унесли награбленного — пали от невидимых рук бесплотных стражей могилы.
Сама Глейп-ниэр притворно-безобидным ужиком, сиротливой брошенной мишурой с прошедшего Рождества, на какую позарится только хозяйский кот, лежала прямо на полу, в двух шагах от стола, в ящике которого ей полагалось пребывать.
Тревожный горький вой сирены, разбросанные в беспорядке вещи, открытый ящик и Плеть на полу — все потихоньку связалось в пока еще размытую и недосказанную, но уже пугающую цепочку.
Киэнн наклонился, не решаясь прикоснуться. Невидимые узы, что держат даже не Великого Волка, а сам Рагнарёк, бесплотный и беспощадный. А ты — даже не одинокая скала на краю света, а мелкий камушек, клином вбитый в зазор. Кривой гвоздь. И как долго ты еще продержишься?
Серебристая цепочка, призывно поблескивая, нашептывала в уши, что твоя продажная девка: ну же, я жду, я всё, чего ты можешь желать! Я бы и рад, дорогуша, да гейс на мне тяжкий. «И что ты будешь делать, если твоя Эйтлинн мертва? Так же, как в тех снах, что ты видел? И некому снять запрет?» Заткнись, сучка! Что-нибудь сделаю. Отыщу Лу и привезу его сюда. На нем гейса нет. «Хреновый план, Киэнн, самый тупой и никудышный из всех, что ты хоть раз измышлял. Хотя они все у тебя не ах…» Плевать. С планами оно всегда так. Как там сказал один чувак, который тоже совсем не планировал умирать молодым? Жизнь — это, знаешь ли, то самое, что бессовестным образом происходит с тобой, пока ты, как дурак, строишь на нее совершенно другие планы. Да, я помню, что классик был куда более лаконичен. По счастью, с памятью у меня все в порядке, предательница вернулась. Девять, шесть, один, три, шесть, два, три, ноль, три, восемь.
Он вытащил из кармана украденный еще по ту сторону границы старенький телефон и наконец набрал номер Эйтлинн. В унисон долгим гудкам, за дверью, в перевернутой вверх тормашками спальне и точно откуда-то из-под одеяла запели «Ярмарку в Скарборо». И почти одновременно громыхнула входная дверь, и в гостиную раненой ланью влетела сама хозяйка оставленного в номере телефона — растрепанная, бледная, в черных лосинах и какой-то огромной мужской рубашке, должно быть размера на четыре больше ее, тщетно прячущая лицо за такими же несуразно огромными солнечными очками. Свои восхитительные волосы она все же срезала – грубо срезала, неровно, чуть длиннее плеч.
Затяжное мгновение, когда падаешь и уже не знаешь, хвататься ли за протянутую тебе руку или оставить все как есть и не тащить другого вслед за собой в пропасть.
А потом Эйтлинн сделала шаг навстречу и все же упала — то ли в бездну Домну, то ли в кольцо его объятий.
— Это Рико? — наконец решился расколоть хрусталь молчания Киэнн. — «Принцесса», которая «веретеном укололась»?
Эйтлинн подняла голову и виновато закивала, вытирая слезы ребром ладони:
— Он стянул у меня ключ. Я слишком поздно заметила. Вытащил ее и… наверное, почти сразу потерял сознание.
Киэнн поморщился: еще бы! Клептоман несчастный. А ты дурень, Киэнн, непроходимый болван, дураком родился, дураком помрешь. О чем ты думал вообще? О бухле и шлюхах? Мог бы хоть охранные чары наложить.
Секунду помялся, переступая с ноги на ногу, и нерешительно кивнул на Глейп-ниэр:
— Можно?
Фоморка даже не сразу поняла, потом испуганно закрыла лицо ладонями и снова кивнула:
— Конечно! Забирай…
Ну что ж, время снова класть руку в пасть Фенриру. Откусит на этот раз? Или нет? Киэнн подобрал цепочку и четырежды обернул ее вокруг левого запястья.