Он помог Эйтлинн подняться на борт и посадил ей на колени Ллевелиса. Юный король напряженно хмурился, но в целом, казалось, был спокоен.
Король! Все это с трудом укладывалось в голове. Конечно, она знала, что рано или поздно все к этому придет, но… Слишком быстро. Стремительно и сумбурно. Каких-то три или четыре дня тому назад (или больше? она не знала наверняка) он был еще всего лишь отчаянно брыкающейся внутри болью, и вот… Что он теперь? Кто он?
То, как он обошелся с Киэнном чуть ранее, напугало ее, сильно напугало. Его злое упрямство, его недетская сосредоточенность. Она не знала, как их истолковать, чем оправдать. Что это: нрав истинного фомора? Или пресловутое влияние Глейп-ниэр? Он цепляется за эту опасную игрушку, как одержимый. Во что она превратит его, если так пойдет дальше?
Позапрошлой ночью она держала в руках его бездыханное тело. Ее выношенный в заточении Стеклянной Башни фоморов ребенок, ее златокудрый принц был мертв, она знала это точно. Или нет? Может быть, ей это только показалось? Может быть, это нормально для фейри: быть живым, но выглядеть мертвым? Или…
Ледяной порыв ветра ворвался ей в сердце.
Быть мертвым, но выглядеть живым.
— Мерзнешь? — Киэнн укутал ее неведомо откуда взявшимся теплым шерстяным плащом. Ткань была мягкой, как цветочный лепесток и нежно щекотала кожу.
Эйтлинн слабо улыбнулась. Он тоже изменился. Перестал бояться и стыдиться себя самого. Повзрослел. Перестал вести себя, как взбалмошный, обиженный ребенок. Интересно, сколько того, прежнего Киэнна осталось в нем?
Хрустальная птица-ладья безмятежно летела над гранью волн, словно прима-балерина в чарующем танце. Переливчатые вереницы форели бесконечно чертили живую сеть перед глазами, важный старик-лосось тянулся кольцом серебристых губ к заветным плодам орешника. Мохнатые склоны выгибали ленивые спины, подставляясь текучему меду солнечных лучей. Воздух сочился сладким изюмом, шальным дурманом земляники и вязким ароматом лип.
Направлять ладью, похоже, почти не приходилось, вода послушно несла ее в нужном направлении, и беспечный кормчий лишь иногда поглядывал вперед, огибая ажурные отмели и клыкастые пороги.
— Киэнн, — наконец решилась нарушить безмятежное молчание Эйтлинн. Он устремил на нее сияющий взгляд. — Скажи… Только честно! Как долго ты хранил мне верность?
Дэ Данаан хмыкнул и притворно наморщил лоб, «вспоминая»:
— Дай подумать… Наверное… Минут десять.
Эйтлинн закрыла лицо ладонями, рассмеявшись. К собственному изумлению, она не чувствовала себя оскорбленной или преданной.
— Ты превзошел самого себя, дорогой!
Киэнн лукаво щурился:
— Ну, чего не сделаешь ради любимой женщины!
— Ты сумасшедший, — покачала головой Эйтлинн. — Если, конечно, не врешь.
— Вру, разумеется, — кивнул он. Потом вдруг неловко замялся, дернул бровью. — Верней, не совсем… Понимаешь, Этт… Ладно, чего уж там! Через десять минут после того, как мы расстались, меня, по факту, изнасиловали. Не скажу, что это было так уж неприятно — по крайней мере, насиловала женщина. Но моего согласия точно никто не спрашивал. А потом… — Он мрачновато усмехнулся. — Потом у меня было примерно четыре месяца «голодной диеты». Конечно, не только потому что тебя все равно было не заменить — моего скудного объема мозгов все же хватало, чтобы осознавать риски. И не «светиться» лишний раз. Кроме того, Эрме нашел для меня сколько душе угодно альтернативных «развлечений». Он на это дело большой мастак.
Про загадочного пикси Эйтлинн тоже нестерпимо хотелось расспросить, но Киэнн еще больше помрачнел и сдержанно продолжил:
— В последние две недели перед Бельтанэ я спал с одной женщиной в Сенмаге. Много, часто, не без удовольствия. Мне была нужна подпитка. Я понимаю, что это бесчестно по отношению к вам обеим, но вот так. — Он устремил на нее внимательный, прямой взгляд: — Я буду за это наказан?
Эйтлинн тряхнула головой:
— О чем ты говоришь?
Киэнн пожал плечами:
— Ну, мало ли. Мое нынешнее положение вынуждает меня подчиняться не только ему, — он кивнул на Ллевелиса, — но и тебе.
— С чего вдруг?
Она все еще не понимала. Киэнн терпеливо пояснил:
— Для начала хотя бы и из чувства самосохранения: защитить меня от королевского гнева, если что, сможешь только ты одна. Над тобой у него власти нет. А кроме того… Полагаю, ты этого не знаешь, и, признаться, мне совершенно невыгодно просвещать тебя на этот счет, но я не хочу лишний раз злоупотреблять твоим доверием. Дело в том, что таковы правила. По негласному, но непреложному закону фейри, до тех пор, пока наш общий ребенок не повзрослеет — я тебе, можно сказать, принадлежу. Всецело. Почти как вещь. Надеюсь, ты обычно хорошо обращаешься со своими вещами? Ну, кроме тех случаев, когда швыряешь пепельницами в мужчин?