Голубь мой, вот как нам поступать надо. Сейчас ты уходи. Здесь нельзя долго сидеть. А завтра на вечерней заре жди меня на кремлевском откосе. Мы ночку погуляем, обо всем сговоримся и уж будем знать, как дальше поступить. Только знай, что мне в слободе долго нельзя. Если узнают, что я с тобой… Есть здесь такой… Матвей Чалый. Он никого ко мне не подпускает, может изувечить. Сильный очень. А я его к себе не подпускаю. Меня-то он не трогает, потому что поводу нет. А повод будет – он не остановится. Зверь… Уходи, Лешенька, уходи. Завтра на откосе…
Уходя, Леша догадался шепнуть ей свой адрес:
– Если что не сладится, знай, я живу на Калашной двадцать два. Запомни, Калашная двадцать два, Алексей Булай.
Он поднялся, и счастливое чувство любви понесло его по воздуху в ожидании первого настоящего свидания.
Следующий вечер был продолжением сказки, которую Господь дарит человеку только однажды. Алексей ждал Настю на кремлевском откосе – самом высоком месте Нижнего Новгорода. Внизу в свете заката катила свои воды бескрайняя Волга. На дальнем берегу Заволжья темнела полоска леса, дымили трубы новых заводов. Слева, в сумерках стояли древними стражами башни Кремля. Не для красоты, для обороны, простые и надежные. Казалось, вот-вот появятся на них силуэты ночных дозорных в кованых шлемах.
Настя пришла, когда солнце уже садилось за окаем Заволжья. Алексей подивился ее легкой походке и удивительному блеску улыбки, которой она одарила его, приближаясь.
Они взялись за руки, спустились к Волге и пошли вдоль воды.
Оказалось, что любовь не знает условностей. Оказалось, что ничего не надо объяснять. Они говорили так, как будто знали друг друга с детства и им предстояло только уточнить несколько деталей. Леша диву давался тому такту и уму, который Настя проявляла в разговоре. Она могла мягко и убедительно настаивать на своем, а потом вдруг менять линию, во всем соглашаться с Алексеем, и это у нее получалось так славно, так гармонично, что его невольно обуревало ощущение счастливой удачи.
Те бытовые вопросы, которые еще вчера были для него скучны, противны, нежелательны, вдруг обрели новое счастливое и интересное содержание.
Во-первых, куда ехать, во-вторых, как зарабатывать на жизнь?
Ведь теперь на нем забота о нежной и красивой женщине, которой надо создать достойные условия. А что у него есть?
Есть у него последний денежный перевод в сто рублей от отца Гаврилы Яковлевича, который еще не знает об исключении из училища. Перевод, воистину, последний. Больше на родителя полагаться не стоит.
Есть еще справка об обучении в нижегородском инженерно-техническом училище по ведомству железных дорог в течение трех с половиной лет. Путейским инженером с такой бумажкой можно устроиться только где-нибудь в Туркестане. А в местах поближе к родине – разве что путейским техником. Но и это было бы неплохо. Семью можно прокормить. Вот и все. Остальное – как жизнь обернется. Настя работала швеей-надомницей у себя в Сормове, делала всякое по заказу мастерских, обслуживавших Макарьевскую ярмарку. Но Алексей сразу ее трудовую деятельность исключил. И она с радостью согласилась, что самая сладкая женская работа – рожать и растить детей.
Они всю эту теплую ночь гуляли вдоль Волги, постепенно приближаясь к Сормову, жарко целовались, и у Алексея никакой мысли не было о близости с Настей – так нежно, так трепетно он любил ее.
Они договорились уехать в Лиски, где у Алексея работали приятели, члены организации, выпустившиеся годом раньше. Эта узловая станция была одна из крупнейших, и работу там, наверняка, можно было найти. На сборы они себе отвели всего лишь один день.
Когда они сидели на Лешиной поддевке, смотрели, как на востоке начинают мерцать первые полоски утренней зари, Настя сказала ему:
– Лешенька, сердце мое. У меня тревога на душе. Я так ждала тебя, что боюсь поверить… Я не жадная, но сейчас мне хочется схватить свое счастье крепко-крепко и не отпускать, не отпускать. Мне так дорога каждая минута с тобой, я так боюсь, что это вдруг исчезнет… Я сейчас хочу соединиться, не ждать будущего. Ведь будущее всегда неизвестно.
А Алексею казалось, что будущее его известно, определено, счастливо. Кто посмеет нарушить это волшебное состояние? Имея довольно приземленный опыт с женщинами, он не хотел, чтобы Настя хоть в чем-то напоминала ему прошлую жизнь.
– Миленькая, знаешь, как я хочу, чтобы у нас все по-настоящему было – с колоколами, с подвенечным платьем, с первой брачной ночью… Это же такая музыка.