Последний вечер в старом жилище торжествен и трогателен. Франтишек, в последний раз жертвующий субботним вечером и воскресеньем, приехал в Уезд еще засветло. В последний раз проходит он через Жидов двор. Если в пору его детства здесь все было запущено, то в пору его возмужалости уже готово развалиться. Мечтатели еще убаюкивают себя мыслью, что новый Уезд вырастет на развалинах старого. Поэтому никто ничего не чинит, все чего-то ждут. Франтишек подпадает под власть оптического обмана, как те его односельчане, которые в конце концов бросили якорь в других деревнях и городах, в чужих краях. С удивлением рассматривает он шесть дощатых нужников, шесть свиных закутов, навозную кучу, разрушающиеся крольчатники. Все это такое маленькое, ничтожное — с тем же чувством встречаешь через много лет грозу класса, преподавателя математики или латыни. Жалкий старикашка попивает вермут из автомата, шелестит газетой в старом кафе, болтает о ежегодных слетах выпускников — только эти слеты и подтверждают еще, что он жил, живет. Сильный порыв ветра, громкий окрик — и нет ни Жидова двора, ни старикашки. А как боялись его черной записной книжки со списком учеников в алфавитном порядке, как боялись домашних сочинений на тему «Наш дом» и в скобках — «описание».
Франтишек входит в кухню. В ней полно народу: французские тетка с дядей, кузен Роже — прощенный обоими семействами за то, что согласился со временем оштукатурить дом, — родители, Псотка… Собственно, это и все. Разместились как попало, потому что вещи уже сложены для завтрашнего переселения. Тетя, дядя, Роже и мать сидят на стульях вокруг стола, отец — на внушительном ящике с посудой. Ящик настолько высок, что ноги отца немного не достают до щербатых половиц. Мешки, служившие половиками, скатаны в углу. Сидя на ящике, отец выглядит моложе. Наверно, потому, что это как-то непривычно. Обычно-то ведь на ящиках не сидят. Железная кровать сложена так хитроумно, что необъяснимым образом все четыре колесика стоят на полу. Теперь стало ясным их назначение. Вот это кровать! Образует простейшее тело — куб, да еще на колесиках! Такие вещи легко перевозить.
«Простейшее тело» внутри, разумеется, полое, и туда можно напихать перины с подушками да еще и скатанные мешки; а пока, поскольку все другие места заняты, в полость сложенной кровати садится Псотка. Только стихли чмокающие теткины поцелуи, только Франтишек незаметно вытер щеку о собственное плечо, как Псотка обратила к нему вещие слова:
— Вот бы тебе сегодня писать сочинение про то, как выглядит твой дом. Все господа учителя в Праге за голову бы схватились!
Франтишек бездумно отвечает:
— Поздно!
Тут все притихли, пересчитывая глазами собравшихся. И до Франтишка вдруг доходит, почему переполненная кухня кажется ему такой просторной. А мать, посчитав по пальцам, повторяет тихо:
— Поздно… — и, качнув головой в сторону Франтишка, продолжает: — Один на севере, вторая в Кладно, третий в Брно, четвертый в армии…
Вот так же рассказывала она своим маленьким детям про сороку-воровку, которая кашку варила, на порог становила, детишек кормила: «Этому дала, этому дала, этому дала, а этому не дала…» И, машинально подергивая свой мизинец, мать переводит взгляд с одного на другого. Французская тетка расхохоталась от души:
— Ох, невестушка, это у вас только на пальцах так получается!
Поняла наконец и Псотка. Неудивительно, что до нее доходит дольше: она ведь не член семьи, вернее, она член семьи в более широком смысле, член семьи, которую объединяют лишь воспоминания о прошлом. И потому выразилась она поэтично:
— Клетка золотая, а пташки-то разлетелись…
Констатация этой банальнейшей и глупейшей истины побуждает всех покачать головами. Не теряет оптимизма одна французская тетка:
— Дом под самой Прагой — всегда ценность. В Праге власти, в Кладно шахты — как знать, что будет через пять-десять лет, кому сподручно будет жить здесь…
С этим все, конечно, согласны. Действительно, нет причин оспаривать тетку. Только хорошее-то настроение — тю-тю. Первой это замечает Псотка. И уходит, сославшись на своего калеку, который наконец-то вроде приближается к своему смертному часу. В последние дни тяжко ему, мочи нет… Жалко! Не дожил бедняга до квартиры с прихожей, ванной и садиком. Госхозу нужны молодые, здоровые…
Псотка ушла; зевота одолевает всех, и они один за другим укладываются спать. Спят сегодня без простынь, без пододеяльников; подушки без наволочек шуршат под головой, грубые одеяла шерстят, царапают кожу на ногах, на шее. Поэтому сон у всех неспокойный и встают они очень рано и одновременно, будто заранее сговорились.