Утро, которое мудренее вечера, напомнило им о неосуществленной прогулке. Франтишек, приехавший налегке — как отозвалась заведующая о его одежде, состоящей из вельветовых брюк и рубашки, — был готов в два счета. Квета, для которой детский дом, согласно надписи над лестницей, был родным, собиралась дольше. Быть может, это объяснялось тем, что они решили после прогулки сразу вернуться в город.
Франтишек нетерпеливо прохаживался перед канцелярией; комнатка Кветы — в конце коридора, и ему неловко стучаться к ней, точно так же как и топтаться поблизости от ее двери. Но сейчас еще слишком рано, к тому же воскресенье. Коридор пустынен и тих. Когда же из спален начал доноситься шум, Франтишка спасает появление заведующей, которая приглашает его к себе.
— Вам надо было условиться с Кветой, в котором часу вы встретитесь. Теперь вы стесняетесь постучаться к ней, она — к вам. А вы постучите — у нее нет привычки поздно вставать. Наверняка уже оделась.
Франтишек двинулся было к двери, но не успел ее открыть, как заведующая заговорила опять своим раздражающе безучастным тоном, снова приводя при этом что-то в порядок, — Франтишек даже не сразу понял, что обращается она к нему.
— Вы должны быть добрым к Квете. У нее была тяжелая жизнь. Иному и за пятьдесят лет не выпадет на долю того, что ей пришлось пережить за восемнадцать.
Умудренный опытом вчерашнего разговора с ней, Франтишек постарался принять нейтральный вид, но заведующая недовольна:
— Не надо недооценивать того, что я вам говорю.
Ее безапелляционные назидания злят Франтишка. Теперь, когда они с Кветой кончили игру в прятки, проповедь заведующей, которая ничего о них не знает, в сущности, излишня. И он раздраженно отвечает:
— Моя жизнь тоже была нелегкой. С какой же стати мне быть особо добрым к тому, кому было еще труднее?
Заведующая посмотрела на него недоуменно.
— Хотел бы я услышать, что и ко мне кто-то должен быть добрым! Почему еще никто ни разу этого не сказал?
Загадочно усмехнувшись, заведующая стала его успокаивать:
— Потому что вы сильный. Я говорю не о простой физической силе. Что в ней толку? Годится разве для цирка. Сильный человек — это тот, кто в состоянии выдержать больше.
Франтишек не упустил случая напомнить ей вчерашний разговор:
— Не удивляюсь, что вами недовольны в школьном отделе. Ваши слова отдают проповедью христианских добродетелей.
Но заведующая — в точности как вчера — звонко рассмеялась:
— Что вы! Они справедливы и для христиан, и для коммунистов! — Она глянула на часы. — Но теперь вам уже и правда можно постучаться к Квете.
Франтишек попрощался, поблагодарил за ночлег; заведующая проводила его до двери и тут, взяв за локоть, вполголоса сказала ему на ухо:
— И не сердитесь на меня! Все старые девы слегка чокнутые…
Франтишек, вдыхая запах тонких сладких духов, пристально посмотрел в это прекрасное пустое лицо, но, прежде чем он успел что-либо сказать, был мягко выставлен за дверь.
А за дверью, в коридоре, летают подушки, пахнет мылом и зубной пастой, размазанной по губам и щекам младших детей. К счастью, Квета, готовая к выходу, уже стоит перед кабинетом заведующей.
Они сбежали с лестницы, прошли через проходную, через дверцу в воротах и двинулись к далеким пограничным горам, под сенью которых и провели весь прекрасный день. И в какой-то предвечерний час решили пожениться.
Их нежный договор, разумеется, привел пока лишь к тому, что на обратном пути в поезде Квете уже не было нужды вести себя невозможным образом, разыгрывая Коломбину и навязывая Франтишку роль Пьеро. И еще к тому, что, целуясь на прощание, они уже не прятались за углом вокзального ресторана, где пахнет пивными помоями. Для начала хватит и этого. Должно хватить, поскольку Франтишек живет пока в чудесной мансардной комнате, где стоит запах дерева и яблок, где стены оригинально раскрашены и увешаны керамическими изображениями драконов, камбал и павлинов.
Франтишек вернулся домой поздно, но приятель еще не лег. На сей раз уже он побывал в Праге. Поездка в детдом многое решила для Франтишка. Теперь он чувствует себя ответственным только перед самим собой. И приятель мгновенно улавливает эту перемену в нем, объясняя ее самой банальной, хотя и не лишенной логики причиной: