То он вдруг обнаруживает, что Квета умеет шить и вязать, что в коробке из-под ботинок она держит спицы, наперсток, пуговицы, иголки и нитки. И сразу у него еще одной причиной больше смотреть свысока на холостых мужчин своего возраста. То он находит в ящиках туалетного столика, под треснувшим трюмо, Кветины бюстгальтеры, чулки, трусики, пояса. Он украдкой берет в руки эти интимные вещички и испытывает торжествующее чувство оттого, что может их трогать. До сих пор его отделяли от них процедуры знакомства, свиданий, мелких размолвок, а теперь все это здесь, у него под рукой. Франтишек чувствует себя открывателем неведомых миров. Его неуверенные шажки сменяются победным маршем.
Единственное, что омрачает его приподнятое настроение, — это мысль о неотвратимом факте, что вместе с приближением свадьбы и поездки в Уезд приближается и настоящий день рождения матери. Не придумав ничего, чем можно было бы объяснить Квете такое повторение, он просто сообщает ей об этом. Девушка не удержалась от вопроса:
— Как, опять?
Франтишек сделал вид, будто не слышит, а Квета сейчас же извинилась за свою неделикатность. Тем оживленнее бросились они обсуждать, когда ехать, что подарить матери, когда вернуться… И если до недавних пор у них был избыток времени, то теперь его стало невероятно мало. Условились ехать в ближайшее воскресенье. Так практичнее — смогут вернуться в тот же день. В новом родительском доме места, правда, хватает, но Франтишек не уверен, хватит ли там на всех постелей.
До отъезда Квета вздохнула не менее сотни раз:
— Ох, как мне хочется, чтоб все это было уже позади!
И она упорно повторяет это и не слушает уверений Франтишка, что его родители самые обыкновенные и самые непритязательные в мире люди.
Еще в поезде она с отчаянием спросила, сразу ли ей говорить про детдом или уж погодя. Франтишек сумел все-таки убедить ее, что это совершенно неважно, она может вообще об этом умолчать. Тогда она стала расспрашивать о новом доме. Ее фантазия сообщила дому сказочные размеры.
Только когда за окнами вагона пошли уже предместья Праги, она отвлеклась от этой темы.
На вокзале, как было условлено, встретились с братьями Франтишка. Все старались держаться самым естественным образом, но от Франтишка не ускользнуло, что братья разочарованы. По понятиям Жидова двора, он добился большего, чем они, — а на Квете самая обыкновенная одежда. Под белым плащом — белый джемпер, а юбка даже длиннее, чем сейчас носят. В пограничном городе Франтишек этого не замечал, а тут, по милости братьев, это его раздосадовало. Квета же прямо сама не своя — сейчас она вряд ли стала бы кувыркаться, даже если б под рукой оказался старенький диван!
По дороге к Уезду разговор свернул, естественно, на крупнейшее достояние семьи — дом. Теперь-то уж он и вовсе представился Квете огромным, просторным, удобным — в сравнении с ним какой убогой должна она показаться самой себе с ее швейными принадлежностями в белой коробке из-под ботинок! Брат, живущий в Брно, заметил:
— Я никогда и не думал, что наш дом — целое состояние. Во сколько ты его оцениваешь? — обратился он к Франтишку.
Тот, никогда об этом не задумывавшийся, ответил не сразу. Подумав, он с непритворным изумлением выговорил:
— Да тысяч во сто, а может, и во все полтораста!
Эта цифра ошеломила не только Квету. Братья переглянулись. Франтишек, чтоб убедить самого себя, что названная им цифра реальна, стал перечислять преимущества дома:
— В нем могут жить две семьи. Он на равном расстоянии и от Праги, и от Кладно, и до обоих близко. Дом огорожен, при нем фруктовый сад…
В голосе младшего брата, у которого на погонах три полоски, означающие звание сержанта, зазвучали нотки обиды:
— Хорошо там будет Вере. Даром получит и квартиру, и бабушку в придачу.
Средний брат заспорил: