Если мы отозвались о французской тетке как о «простой душе», то это определение было справедливо только до прибытия Яна Линднера. Ибо, едва сей «коммерсант» с тесной улочки в Граде чешских королей появился в доме, она, под шипение пара и лязг мясницких ножей о точило, обратилась к нему:
— Ну, Енда[12], как дела в лавке? По-моему, у вас ее скоро отберут.
— Да что вы, золовушка, такую лавчонку-то! Много им с нее прибыли, — попыталась мать Франтишка внести примирительный тон, однако Линднер на такую игру не пошел.
— Отберут? Кто это отберет? Вы хотели сказать — отберем? А то бы ведь остались во Франции! Там вы хозяйство арендовали, здесь вам все в руки поплывет! И без всякого труда…
В сопоставлении с последующим развитием событий обе стороны имели весьма романтические представления о будущем. Но тогда это было неудивительно, тогда было достаточно честных, преданных коммунистов, работяг, которые в самом дальнем уголке сердца лелеяли надежду на очень простенькую замену — жилья, положения, оклада, — и столько же находилось наивных мелких хозяйчиков, владельцев кирпичных заводиков, изготовителей разноцветных настоек и повидла, которые по той же самой причине смертельно ненавидели коммунистов, представляя себя уже чуть ли не переселенцами в покрытые плесенью стены бывшего Жидова двора.
— А мы что, не работаем? Мы на шахту только деньги получать ходим?
— А я, по-вашему, хожу в лавку газеты читать? И работаю я не восемь, а восемнадцать часов в сутки, зато я — свободный человек, тружусь на своем, для себя. Вот чего вы никогда не поймете.
— Ну да, куда уж свободнее. Годами ходите через Град, но так заняты, как бы побольше капиталу зашибить, что не нашли времени даже в костел заглянуть!
Тетя не знала, что правильнее было бы сказать не «костел», а «собор».
Тут необходимо пояснение. Через год после освобождения тетя, дядя с усами а-ля Пуанкаре, Франсуа — в ту пору еще с женой-француженкой, — Роже, их сестра Людмила (единственная из теткиных детей носительница чешского имени, потому что была старшей и родилась еще в Чехии), ее муж и две дочери собрались вместе с семейством Франтишка исполнить патриотический долг и посетить Пражский Град. Если б они не так шумели — им чужда была робкая застенчивость жителей бывшего протектората Böhmen und Mähren[13] — и не пахли бы так нафталином и если б их было не так много, они напоминали бы сцену из оперы Дворжака «Якобинец»{26} — оставалось только пропеть: «Много лет, ах, сколько лет мы скитались на чужбине». Проводником, естественно, был избран торговец смешанными товарами. Но он осрамился, позорно осрамился. Они долго ходили вокруг громады собора св. Вита, этого фантома готики, десять раз обошли, да так и не отыскали входа; это рассердило французскую тетю.