— Вы что ж, голубчик, ни разу в нем не бывали?! — крикнула она под самыми окнами Президента Республики.
— Не бывал, — довольно сокрушенно для своего характера признался Ян Линднер, и тетка почувствовала себя вынужденной перейти на французский.
— Cet abruti radin. Cette image, je la garde depuis plus de vingt-cinq ans comme la prunelle de mes yeux, lui, il va à côté tous les jours, ça fait même trois ans qu’il loge dans le coin, mais il ne lui viendrait pas à l’idée d’y jeter un coup d’œil. Il devait drôlement avoir la trouille de ce K. H. Frank{27}, j’peux pas m’expliquer ça autrement![14]
У каждого свое суждение о том, что ждет впереди; поэтому мясник Корейс, поднявшись от опорожненной чашки кофе и распространяя вокруг себя рождественский аромат рома, сказал со вздохом:
— Я тоже за этого Готвальда. Как был я в ученье, сколько раз покойный Сикора, бывало, так по уху съездит, что другим ухом об землю шмякнешься. Чуть не каждый месяц сознание терял я после такого обхождения. Отольют водой, и валяй дальше вкалывай…
С этими словами он взял длинную металлическую трубку, благодаря которой прославился не только в Уезде, но и в Гостоуни, и в Птицах. Корейс — не частник, он каждый день ездит на работу в Голешовицкие бойни, откуда и вывез сие современное орудие для умерщвления свиней. В зарядную камеру трубки вкладывают патрон, но без пули. Давления газа, возникающего в трубке от взрыва пороха, достаточно, чтоб пробить черепную кость. У трубки нет приклада. Мать Франтишка не выносит вида крови и остается в кухне, тогда как все остальные двинулись во двор. Вывели из закута свинью; не привыкшая к дневному свету, свинья растерянно моргает — и вот уже валится наземь.
Единственный звук, раздавшийся во дворе, — звук приглушенного выстрела. Теперь дело пошло быстро: все бросились к поверженной хавронье, из прорезанной шейной артерии струей хлынула светло-алая кровь. Французская тетя собирает кровь в таз, энергично перемешивая ее рукой, красной по локоть, — чтоб кровь не свернулась. Дядя с усами а-ля Пуанкаре сосредоточенно поднимает и опускает переднюю ногу свиньи, чтоб до последней капли выкачать кровь из сердца и сосудов. После этого к спине свиньи пододвигают огромную лохань, хватают свинью за ноги — но стой, стой! — цепочки забыли! Две длинные цепочки надо положить поперек лохани, и тогда уж сваливать в нее тушу. Это, как мы вскоре увидим, имеет свой смысл. Мясник во все эти работы не встревает. Они для него слишком грубы и непрофессиональны. Тетя, не переставая перемешивать кровь, спрашивает его:
— Сколько же свиней вы за свою жизнь забили?
Мясник помолчал с мечтательным видом.
— На это я вам ответить не могу. Только верите ли — мне каждую ночь снятся свиньи… Как я их забиваю, ошпариваю, и будто ливер делаю, и вареную голову из горшка вынимаю, и колбасы прокалываю… Когда-нибудь, поди, свихнусь от этого…
Говорит он не шутливым, но и не устрашенным тоном, а тихо, как бы про себя, будто чуть ли не сам желает, чтоб это наконец-то случилось.
Вот теперь мы и подошли к функции цепочек. Туша лежит на них, густо осыпанная серо-черной смолой, растолченной в порошок; эта операция — монополия французского дяди, он сыплет смолу из банки из-под мармелада: то густо — на спину, то словно на аптекарских весах отвешивает — вокруг ушей и пятачка, под конец величественным жестом поднимает руку и рассыпает остаток порошка по голове свиньи. Готово! Это сигнал для отца Франтишка и торговца смешанными товарами лить в лохань кипяток. Льют: кастрюлю, вторую, третью. Теперь с одной стороны лохани становится мясник, с другой — французский дядя, они подхватывают концы цепочек и начинают с их помощью поворачивать тушу: один тянет к себе, другой отпускает и наоборот. Звенья цепочек выдирают целые клочья щетины, открывается белая и розовая кожа. Так повторяется несколько раз. Бедный дядя сразу выбивается из сил, задыхается, но отстранить его от этой процедуры почти равнозначно тому, чтобы лишить смысла его жизнь. Зато вскоре снова наступает минута его торжества. Собрав вокруг лохани всех участников, включая детей, он вынимает из кожаной сумки и раздает всем нечто вроде колокольцев. Предметы эти действительно похожи на колокольчики, только на узком конце их есть крючок, зато нет языка и края острые: ими обдирают остатки щетины в складках кожи между ног, под мордой, на загривке. По какой-то непостижимой причине — об этом потом много думают все — дядя настаивает, чтоб начали все разом и работали как можно быстрей. Сам он показывает пример: его рука, сжимающая колокольчик, так и мелькает. Таким манером он дает понять, что в деревне под Марселем, на арендованной ферме, он колол свиней один, без помощников. Затем в какой-то момент он отгоняет всех от туши и вытаскивает из-за голенища длинный сверкающий нож — единственная память о том, что он колол свиней в деревне под Марселем.
14
Вот паршивый скупердяй! Я этот образ четверть века храню как зеницу ока, а он каждый день мимо ходит, три года живет рядом, и ему в голову не приходит сюда заглянуть. Видать, боялся этого К. Г. Франка, иначе не могу себе объяснить!