— Gloria, laus et honor tibi sit, Rex Christe Redemptor. Cui puerile decus prompsit Hosanna pium[22], — запел квардиан и постучал древком креста по вратам храма, из недр которого ему глухо ответил хор монахов. Напрасно Франтишек старался уловить обрывки латинских слов, слух его воспринимал лишь отдельные слоги. Познания Франтишка в латыни, увы, простирались лишь до эпохи Цицеронова квесторства; он мог вполне удовлетворительно отбарабанить по-латыни констатацию этого факта, равно как и перечень деяний Цицерона. Но как быть?! Голова и руки этого римского писателя и трибуна были прибиты на Римском Форуме еще в сорок третьем году до нашей эры, а песнопение монахов восходит к более поздним временам. Поэтому Франтишек начал ломать голову над гораздо более прозаическими, то есть современными, делами, хотя мы вовсе не хотим утверждать, что они так уж близки ему и понятны. Попросту говоря, Франтишек мысленно возвращал окружающие его бытовые предметы в их прежнее жилище, и у нас есть лишь одна оговорка касательно хода его мыслей: все это только мечта, только игра, вроде игры в кубики, которые, если их правильно сложить, образуют картинку — три котенка с бантиками на пушистых шейках. Как немыслимо увидеть разом трех реальных котят с красными бантиками, так же немыслимо представить себе, чтоб мальчик — пускай пятнадцатилетний, выросший в нелепом амбаре Жидова двора, перестроенном под жилища для батраков, — мог помнить довоенное жилье в пограничной области, которое семья покинула, когда ему было четыре года. Пока доволокли к трактору, еще сильнее побив и без того достаточно побитую мебель, обряд вербного воскресенья закончился, и патер квардиан Бартоломей удобно уселся на матрац супружеской кровати, еще стоящей на земле перед прицепом.
— Сердечно прошу извинить меня, — сказал он довольно безучастным тоном, — за то, что мы доставили вам столько хлопот. Перевозить вещи — неприятное дело. Но… — Тут патер вздохнул и сделал внушительную паузу. — Быть может, вы уже слыхали — нас закрывают. Ликвидируют все монастыри.
Отец Франтишка почувствовал себя обязанным откашляться, но патер только улыбнулся и мановением руки замкнул ему уста.
— Нет, нет, ничего мне не говорите. То, что мы для вас сделали, — сущая чепуха, вам не кажется? Здесь ведь столько места! Столько места — и, строго говоря, для каких-то сказок…
— Отче, опомнитесь! — зашептал ему вахмистр Форман, кивая в сторону верующих, обступивших тем временем трактор «ЛАНЦ-БУЛЬДОГ», прицеп и супружескую кровать, чьи оббитые спинки, боковинки и доски еще покоились в жгучих объятиях крапивы. Потрясенный пораженчеством отца францисканца, вахмистр продолжал, но этих слов уже нельзя было расслышать:
— Мы не одиноки, а заграница этого так не оставит!
Как оказалось, кивки вахмистра были вполне уместны, однако, увы, несколько запоздали. Обе барышни Грудковы явно уязвлены до глубины своих стародевических душ, безраздельно устремленных к Христу. Они так похожи друг на друга, эти две серые мышки, что сегодня, столько лет спустя, очень трудно сообразить, которая из них сказала с раздражением:
— Так, по-вашему, отче, все это были сказки?!
А которая с сахаринной приторностью, вполне гармонирующей с бледно-голубыми небесами над Лурдской часовней, с лицемерием, столь характерным для сестер-мирянок третьего ордена св. Франциска, подхватила:
— А я-то при каждом воздвижении молилась о чистоте рук патера Бартоломея!
Трудно уловить внутреннюю связь между этими двумя возгласами. Да ее, пожалуй, и не было; если же и соединяли их какие-то таинственные узы, то обнаружить эти узы могли только сами старые девы; а может быть, существовала и еще некая нелогическая связь, объединявшая в тот миг загорелого вахмистра, двух сестер, квардиана, трактор с прицепом, швейную машинку, кухонный буфет, машиниста маневрового паровоза и Франтишка.
— Заграница, заграница! — вступает со своей импровизацией отец Франтишка. — Спросите лучше у заграницы, куда мне теперь все это девать? Кого за границей интересует, что мы годами живем хуже скота?
22
Слава, хвала и почет тебе, Христос, царю-спасителю, чья отроческая красота стяжала благословение Осанна