Так по свойственному ему обыкновению отец Франтишка тремя фразами разрушил мечту малодушных о сладостной чужбине, этой волшебной палочке, этом заклинании.
Много уже было писано и говорено о том, чем разные заграничные радиостанции во времена второй мировой войны подбадривали чешские душеньки, но мало о том, до чего романтичными представлялись поля всемирной бойни тем, кто, укрывшись за городьбой патриотических фраз, цитированных выше, выжидал «грядущий час», когда какой-нибудь благодетель «из-за границы» — ангел или еще кто — постучит в ворота часто упоминаемых нами неприступных твердынь и преподнесет на серебряном подносе «власть над судьбою твоею в руки твои, о народ чешский». И то, что сказал отец Франтишка в добавление к короткой полемике с вахмистром, вовсе не было проявлением неблагодарности.
— А вы… — начал было он, да запнулся, не зная, как ему теперь величать квардиана. — Вы правы, пан, здесь и впрямь места много. Для сказок там или нет — это уж ваше дело, но все равно спасибо вам. В Уезде тоже места хватает, да не про нас.
— И все-таки я говорю о сказках, — стоял на своем священник. — Потому что ничего этого, — он обвел широким жестом тоненькую башню над унылым, неромантическим краем, часовню, искусственную Лурдскую пещеру, другую часовню с мощами святого Юстиниана, — ничего этого Христу не нужно. Но именно ради этого мы дали ему восстать из мертвых и увенчали святым сиянием из фольги…
— Давай грузи матрац, и поехали, — обращаясь к Франтишку, перебил квардиана отец, помахал на прощание барышням-мышкам, загорелому Форману, всему монастырю и пустился в путь, у которого только один изъян, что он не последний.
Встретили по дороге возчика Беднаржа. Этот тоже трудился, несмотря на праздничный день, только, как нам кажется, на ниве более полезной, чем уездные «соколы». Беднарж укатывал поле. Отец Франтишка остановил трактор и с удивлением констатировал:
— Вот это да! Сколько лет работали, а никому и в голову не пришло!
А речь-то, в общем, о мелочи: Беднарж усовершенствовал обычное навесное приспособление из трех валиков, приладив еще три, чем вдвое расширил полосу укатываемой земли. Да, скромно начинали рационализаторы в сельском хозяйстве! А так как любимыми предметами Франтишка станут впоследствии математика и начертательная геометрия, то из его памяти никогда не сотрется это первое увиденное им в жизни усовершенствование.
— А вы поторопитесь с этим делом. — Беднарж, указав на прицеп, кнутовищем стал чертить на светлой весенней почве квадрат, прямоугольник, круг, опять квадрат. — Сюда я бы поставил швейную машинку, буфет сюда вот, ну а уж кровать, как полагается, в спальню…
Сцена действительно комичная. Поле, которое сейчас укатывает Беднарж, впоследствии разобьют на участки. Участки? Ну да, для тех, кто хочет строиться. После всего, что мы сообщили о Жидовом дворе, Новых домах и даже Казарме, читатель наших дней мог бы ожидать, что желающие строиться так и хлынут расхватывать участки. Как бы не так! Поведение нашего рационализатора побуждает нас к известной сдержанности. Вот он затер ногою свой чертеж и, как подобает представителю класса, недавно взявшего власть, выпрямился.
— Я лично никакого участка покупать не стану и строиться не подумаю. А кто это нынче сделает, тот дурак. Довольно мы гнули спину на других, пускай теперь они поработают на нас.
Для идеи Франтишкова отца — разрешить жилищный вопрос покупкой участка под застройку — ситуация складывается крайне неблагоприятная. Удивление и протесты в собственной семье, теперь еще и этот чертеж на земле — ну не насмешка ли! Отмахнувшись от Беднаржа, отец Франтишка молча приступает к заключительному акту своего вербного воскресенья, не подозревая, что судьба готовит ему новые насмешки. Но он примет их мужественно, что явится свидетельством его готовности принять необычное и, пожалуй, его чувства юмора.
Закрытый недавно пивной завод расположен не слишком удобно для того, чтоб иметь хоть какое-то будущее. Зажатый между мельницей, пекарней и садом государственного имения, он соседствует с молочной и конюшнями. Сегодня, правда, воскресенье, но после только что приведенного перечня сама вероятность подсказывает нам, что открывать дверь с надписью «ВАРНЯ» Франтишек будет не без участия публики. Окруженные десятками любопытных, Франтишек с отцом снимают с прицепа швейную машинку и исчезают с нею в недрах огромного, высоченного цеха, из которого еще не выветрились тяжелый запах солода, горьковатый — хмеля и чуть гнилостный — хмелевой дробины. Затем, под насмешки десятка зевак, туда же вносят кухонный буфет. Под хохот десятка зрителей проносят части разобранной кровати, которую вновь собирают в недрах, пропахших солодом, хмелем и хмелевой дробиной. Носят, ставят, собирают, устанавливают.