«Национальные» костюмы надевали по всякому поводу. Выдумывали какое-нибудь майское гулянье, бал батраков или любительский спектакль для того только, чтоб нарядиться пейзанами и пейзанками и забыть на минуту, что в жилищах у них шастают крысы, а дочери ходят в школу, обмотав головы платками, потому что их намазали керосином — то было единственное средство от вшей.
Итак, первомайская колонна трогается, шахтерский оркестр наяривает самые веселые марши, и — ничего не поделаешь — эта музыка разгоняет последние мысли и сомнения, вызванные участием в демонстрации местных лавочников, старших служащих государственного имения, строительных подрядчиков и владельцев похоронных бюро.
Если Франтишек все еще не может решить, каким образом устроить ему дальнейшую жизнь, то его классная руководительница использует Праздник труда, чтобы сообщить классу свое решение, созревшее во время тихих уроков математики. Свое отношение к новой политике она выражает в форме, наиболее, по ее мнению, подходящей. И в начале урока объявляет бескомпромиссным тоном:
— Все, кто участвовал в демонстрации, должны принести мне к завтрашнему… нет, к послезавтрашнему дню справку с подтверждением.
Четвероклассники переглядываются: их бедным мозгам, и без того замороченным стремительным ходом событий и переходным возрастом, такое требование кажется неожиданным и странным. Франтишку вспомнилась фигура голубого рыцаря из французского легиона в резиновых сапогах, хлопающих по журавлиным икрам, который шагает «вперед, как время, как мести грозный вал»{43}, и пыхтит от старания не сбиться с ритма, и он невольно улыбается.
— И нечего тут смеяться. Не понимаю, что смешного в Празднике труда! — В голосе математички слышатся истерические нотки.
Да, нелегко ей вжиться в новую роль. Какое счастье, что играть приходится перед проверенной публикой!
— Вы-то, без сомнения, были на демонстрации, вот и принесите справку, — обращается она к Франтишку.
— Да кто мне ее даст?
Это, конечно, уже слишком даже для четвероклассника. Они разом опомнились от замешательства. Им уже все ясно. Не Стрнад же старший, владелец садоводства, не национальный управляющий Веселый организует демонстрацию Первого мая! Мальчики и девочки хохочут как одержимые — все те же знакомые нам славные «правильные» ученики, которые всегда шагают в ногу со временем, во все посвящены, точно информированы. И Франтишек, который уже третий год ходил в первомайской колонне вместе с Йиркой Чермаком и другими обитателями Жидова двора, Казармы и Новых домов, вдруг смекает: да ведь только для него они Корейс, Псотка или Псота, а для хорошо одетых и хорошо кормленных гимназистов, гимназисток и для классной руководительницы они — коммунисты. И он ни о чем больше не спрашивает, он уже понял, что за требуемой справкой надо идти к председателю уездской организации КПЧ.
Таковым является дипломированный кузнец Пенкава, прозванный неизвестно почему Жердью. Если это прозвище вызывает у кого-либо представление о худобе или необычайно высоком росте, то в данном случае все обстоит совсем наоборот. Жердь — маленький, толстый, и характером он скорее сапожник, чем кузнец: упрямый, вздорный, вспыльчивый. Выражение же «дипломированный кузнец» следует понимать буквально, и не более того: Пенкава действительно обучен на кузнеца, но ремеслом своим не занимается. У него никогда не было ни денег, чтоб начать дело, ни терпения в более широком смысле слова. Ежегодные собрания Общества мастеров и подмастерьев кузнечного дела, завершающиеся фотографированием присутствующих на групповой снимок — ради того только, чтобы весь следующий год рассуждать о том, кто помрет к следующему собранию и, следовательно, на очередной фотографии будет отсутствовать, — наводят на Жердь скуку. Ему скучно обращаться вежливо с теми коллегами, которые сумели усердием своим завести собственную кузницу, и — на целую шкалу почтительнее — с теми из них, кто изловчился купить вездеход у советских или американских военных властей и теперь вылизывает свою машину и разъезжает на ней, закупая железо. Выписывать же «Вестник кузнеца и подмастерья» Пенкаве жалко денег, да и на что он ему, когда нет своей кузницы; а календарь «Лешетинский кузнец», в котором все рассказики сводятся к одному: что «никто не сравнится с кузнецом» и что за кузнеца спорят лучшие невесты в городах и весях, заполнен величайшей ерундой. И вот, вместо того чтобы читать побасенки типа «Перед судилищем старух» или «Бесплодная почва», Пенкава прочитывает газеты от корки до корки да рисует плакаты с приглашениями на собрания, на воскресники или на манифестации в областном центре Кладно.