Не будь это ниже достоинства кормильцев семей, спутники Франтишка высказали бы ему свое презрение, а так они просто держат его на расстоянии. Один только раз уборщица на Дейвицком вокзале спросила Франтишка: «На кого учишься-то, на учителя или на доктора?» Уж лучше бы молчала, как все остальные, ибо что мог ответить Франтишек? Что его будущее меньше всего зависит от его воли? Что от сего дня до момента, когда надо будет выбирать между предложенными ему альтернативами, пройдет долгих восемь лет? Да ведь это смешно ему самому, день за днем растрачивающему таким образом время своей жизни!
Если б он дал уборщице исчерпывающий ответ, та, несомненно, решила бы, что парень свихнулся. Но молчание отделяет его от тех, с кем он в силу необходимости встречается ежедневно.
От бывших однокашников по начальной школе, которые продолжают учебу в обыкновенном городском училище и ездят на велосипедах в Птицы — причем пользуются пологим длинным спуском от кирпичного завода Задака, чтоб проехаться без руля, а на обратном пути катят по аллее ореховых деревьев, мягко спускающейся к Уезду, — Франтишка отделяют, во-первых, разница в средствах передвижения, а во-вторых, свободный накат с горки без руля. Как пешеходы испокон веков робеют перед всадником, а всадник перед тем, кто ездит в автомобиле, так и бывшие однокашники робеют перед Франтишком, и тех, кого сегодня объединяет военная игра Леска против Малого стадиона, завтра разъединит дорога в школу.
Каждый день с того момента, как захлопывается за ним калитка Жидова двора, когда он утром уходит на станцию, до того момента, как эта же калитка захлопывается за ним, когда он возвращается, Франтишек претерпевает тысячи мелких недоразумений, тысячи мелких стычек, в которых нет ни победителей, ни побежденных.
О, как благотворно, как утешительно действуют на Франтишка слова, сказанные теткой, когда он уезжал из ее «полевого стана»:
— И не бойся ничего, тебя должны принять! Теперь все решает рабочий класс. Даже кому быть господином, а кому нет!
Как видно, французская тетка была строгой реалисткой, наперекор пропаганде, которой хотелось бы одним махом обрядить весь народ в рабочие блузы, как будто разница в одежде — единственная помеха на пути к свободе, равенству и братству. Кстати, охотнее всего в рабочие блузы рядятся как раз те, кому рабочий класс совершенно чужд и безразличен. Эти ходят в театр в свитерах и рабочих брюках. А вот Псотка, скотница, для первого своего посещения пражского Реалистического театра сшила новое платье у самой пани Соукуповой в Птицах, у которой шьют самые благородные в околотке дамы.
Чтоб уж никто не усомнился в ее реализме, тетка еще добавила:
— А не примут — сразу пиши мне, устрою тебя вместе с Роже учиться на каменщика в Мезиборже. Вдвоем-то веселей.
С такой альтернативой на завершение четырехлетних поездок с Жидова двора в белое бетонное здание с видом на Пражский Град Франтишек покидает родную полуразвалившуюся и до нитки обобранную деревню.
Перед зданием гимназии — толпа, как на митинге. Все четвероклассники — а их значительно больше сотни, последний из параллельных классов обозначался буквой «е», — многие с родителями, а то и одни родители, толпятся перед стеклянными дверьми, на которых в алфавитном порядке вывешены списки учеников, допущенных в пятые «а», «б», «в» и «г». Значит, стало на два класса меньше, из чего следует, что шестидесяти ученикам придется волей-неволей примириться со столь устрашающей «практической жизнью».