— Так по крайней мере хоть деньги-то внеси!
Но отец колеблется. С одной стороны, зарабатывает он теперь достаточно вполне надежных, республиканских денег, но, с другой стороны, он не хочет опережать других. В каждое первое воскресенье месяца, со вкусом изображая осмотрительного хозяина, он откладывает в местной сберкассе сотню за сотней.
— А мебель наша так и сгниет в пивоварне. Чего же нам — ждать, когда на кровати шампиньоны вырастут?
Мать прямо сгорает от нетерпения, но это отнюдь не выводит отца из равновесия.
— Вот станут продавать участки, тогда и купим.
Сводить скот в общие хлева решено после жатвы. «О, после жатвы, должно быть, весело бывает в Уезде!» — мог бы подумать поверхностный наблюдатель. Но тут следует проявить сдержанность. Местный Национальный комитет, запретив сомнительные гулянки в трактире пана Гинека, собирается запретить и празднование дожинок. Местный Национальный комитет — революционный, решающее слово принадлежит Жерди-Пенкаве, а он не желает поддерживать мероприятие, порожденное несвободным обществом.
— Мы не потерпим, чтоб честные трудящиеся корчили из себя шутов, а поверженная буржуазия над ними насмехалась! — нетерпеливо убеждал Пенкава колеблющихся членов МНК[33].
Тут председатель местной партийной организации прав. Хотя везде в других местах люди славили и славят дожинки, в Уезде этот обряд получил какую-то странную форму. Никому из работников бывшего государственного имения и в голову не приходило заниматься чем-либо подобным. Да и с какой стати? Батраки уже десятилетиями знают: уродит поле или нет — для них ничего не изменится. Все равно им каждый день будут отмерять порции молока по числу членов семьи, раз в месяц платить небольшое жалованье, так чему радоваться? Того же мнения и служащие — управляющие, конторщики, приказчики. Что касается помещиков, то завершение уборочных работ для них просто возможность чаще уезжать в Прагу или отправляться в более далекие путешествия. Они не испытывают потребности встречаться даже с подобными себе, а уж тем паче с теми, кто убирает для них рожь, пшеницу, ячмень и овес. Несмотря на сказанное, есть в Уезде несколько упрямцев, желающих изменить мир с помощью искусственно привитых «добрососедских чувств»; и они ежегодно берут напрокат в пражской театральной костюмерной наряды стражников давних времен — треугольные шляпы и сабли, — а самого горького в деревне пьяницу обряжают в костюм, в котором мог бы щеголять и деревенский франт восемнадцатого века, и помощник учителя той же поры. Костюм этот состоит из пары черных сапог, желтых панталон, белой рубахи с красным шейным платком, зеленого — водяному впору — фрака и черного цилиндра. Не успеют, бывало, натянуть все это на пьяницу, как он уже лыка не вяжет. Но вот все переоделись: мужчины стражниками, женщины в «национальные» костюмы, — и при них колбасится пьяница. Приглашают также «капеллу». Впрочем, она не бог весть как сыгралась: нанимают наспех двух-трех халтурщиков, которые, правда, играют в каком-нибудь настоящем оркестре, но не прочь подработать в выходной день. И вся эта пестрая компания пускается обходить дома.
До сих пор не случалось, чтоб этой назойливой шайке открыл двери кто-либо из богатых крестьян. Их жены, поглядывая из-за занавесок, закатывают глаза и умоляют всех в доме: «Ради бога, только не открывайте!» И мнимые пейзанки тащат от дома к дому подносы с кусочками студня и стопками, «капелла», фальшивя, наяривает «Сено, солому возим по дому», «Баюшки-баю куколку мою», «Осень, цветут георгины», а под ногами у них путается пьяный в цилиндре, изображающий не то богатея давних времен, не то водяного. Его роль загадочна и непонятна. Когда подобным образом наряжается взрослый, мы вправе ждать от него веселых шуток, которые имели бы какой-то смысл. Пьяница порой делает попытки перекувырнуться, а потом ищет в дорожной пыли свой цилиндр, и ничего остроумного он не изрекает, только бормочет себе что-то под нос. Если удается достучаться в какой-нибудь дом, женщины с веселыми визгами наливают водку в захватанную стопку, ожидая, что облагодетельствованный бросит на поднос деньги в количестве, во много раз превышающем стоимость угощения. Те, кто действительно имеет отношение к полевым работам, тщательно запирают двери перед этой нелепой компанией, и потому с фольклорными бабами пляшут — во дворе, на дороге или у себя в сенях — захваченные врасплох пекари, министерские швейцары, мусорщики, служащие пражского коммунального хозяйства да шахтеры на пенсии, которые не сразу сообразят, что к чему.