Однако преобладает в романе ирония, и прежде всего ирония, которую можно было бы назвать философско-исторической. Это и ирония взрослого и зрелого человека над неискушенностью детства и юности (рассказывая о Франтишке, автор, вероятно, не раз вспоминает самого себя). Это также ирония над поступками, которые окажутся не оправданными в свете исторической перспективы (вся затея Шандеров со строительством семейного домика). Но главным образом это ирония над общественными предрассудками, над всякого рода стереотипами в мышлении и поведении людей, над «модой» в самом широком смысле слова. Повествователь постоянно «опережает» события: говоря о поведении персонажей в тот или иной момент, он заранее знает, как они будут вести себя в будущем. В исторической перспективе многое из того, что претендовало на пафос, выглядит фарсом. Но при прощании с прошлым комическое нередко соседствует с трогательным и патетическим (замечательные сцены прощания бедняков с их старыми жилищами в конце второй части романа). В свете луча прожектора, направленного из будущего, отчетливее видны фальшь в поведении людей, ограниченность (классовая или индивидуальная) их сознания. Вместе с тем отрицательные общественные явления, ставшие типическими лишь позже при контрастном сопоставлении с нравственными нормами и нравственным климатом прошлого, также выступают в ироническом свете. Историческая конкретность, иронический «историзм» не мешают автору выявлять комическое и в общечеловеческих привычках, смеяться над парадоксами жизненных ситуаций, над самим собой. Подлинная ирония всеобъемлюща. Она устремлена в будущее и не знает ни пристрастий, ни ограничений. Свободный, беспокойный дух, свойственный ей, во многом определяет и манеру повествования. Ирония — это некая скользящая, подвижная точка зрения, похожая на неуловимый солнечный зайчик. И автор то смотрит на мир глазами своего героя, то смотрит на самого героя как бы со стороны, то прибегает к объективному описанию, то выставляет наружу «рожки» своей субъективности. Он намеренно сближает явления разного масштаба и значимости (например, спор из-за Триеста между Италией и Югославией и… уроки математики, ставшие «яблоком раздора» между гимназистом Франтишком и его классной наставницей), соединяет несоединимое в человеческих характерах (неверующий священник Бартоломей, мясник-вегетарианец Корейс), подчеркивает комические контрасты действительности и создает контрастные, гротескные, карнавально-балаганные сцены (перевозка скарба Шандеров из монастыря, праздник «дожинки» и т. д.), пользуется для связи эпизодов и персонажей мгновенной ассоциацией.
Хотя писатель неоднократно уверяет, что не расположен к «игре словами», стилистический бурлеск, включающий в себя наряду с другими приемами речевой комики и такую игру, успешно выполняет в книге ироническую функцию. Особенно часто Мисарж прибегает к ироническому «цитированию» характерных для изображаемого времени словечек и выражений, а также к литературному цитированию (народных песен, характерных «шлягеров», стихотворений чешских классиков). В авторском комментарии мы постоянно встречаемся с различными аналогиями и ссылками из области искусства и литературы. Пародийное, или, точнее, пародийно-полемическое, начало не ограничивается пародированием различных форм «чужой речи», но присутствует и в самой жанровой и композиционно-сюжетной структуре произведения.
Первые же страницы «Окраины» обнаруживают многожанровую природу книги. Это и политическая сатира, и роман о социальных преобразованиях, и роман семейный, и роман воспитания. Если как «история нравов» и «история души», как роман семейный и роман воспитания книга Мисаржа так или иначе связана с традицией прозы XVIII—XIX веков, отдельные композиционные и повествовательные приемы которой здесь используются, а порой и нарочито утрируются (параллелизм в судьбах героев, «счастливая развязка»), то как роман об общественных преобразованиях она связана с традицией советского романа о социалистическом строительстве (50-е — начало 60-х годов).