— Да бросьте вы, мамаша, — отзывается наконец невеста, кивая на чумазых ребятишек, резвящихся среди кур, и на окна с отдернутыми занавесками. — Мне такая комедия не по нраву…
Толстый черный шахтер вырывает локоть из цепких рук супруги.
— Мне тоже, — бормочет он, с виноватой улыбкой оглядываясь на семью невесты, которая не принимает никакого участия в происходящем.
Но тут маленькая жена шахтера вдруг вспыхивает. И кричит на эту кучку людей в черном, что торчит в бездействии между жилым амбаром и поленницами дров:
— Тогда, спрашивается, чего ж мы свадьбу-то затеяли? Пускай бы себе жили так, по-собачьи, как у нас в Кладно говорится! Зашли бы просто в комитет по дороге с работы: мол, так и так, председатель, хотим вот пожениться…
Однако тут не согласен уже отец Франтишка:
— Ну, знаете, Сейфертова, так не пойдет. Не могут они жить просто так, потому что ваш сын еще в армии, и по дороге с работы их не зарегистрируют, потому что Вера возвращается поздно, когда в комитете уже никого нету…
Слова эти встречают ропотом одобрения и кивками, и Франтишков отец добавляет примирительным тоном:
— Видите, мы делаем, что можем. И уж коли нет у нас ни кареты, ни машины, то вполне можно идти, как кому вздумается. Что пешком, что за возом — все одно.
Сейфертова отступает.
— Мне-то что, я только — чтоб хоть вид был…
И свадьба двигается гурьбой, идут, кто с кем хочет. Вялость вдруг покидает французскую тетку, она начинает оживленно жестикулировать (на ней платье с элегантными рукавами в три четверти и белоснежными манжетами), и голос ее, вероятно, слышен даже за окнами с отдернутыми занавесками:
— Помню пышные, торжественные свадьбы во Франции! На окно ставили граммофон, трубой во двор, пластинки меняли из кухни. Пили вино, плясали до утра. Ну да ведь это во Франции, где так было, есть и будет, а тут на наших глазах меняется вся жизнь. Помним мы свадьбы при капитализме, а при социализме, который освободил трудящегося человека, понятно, и свадьбы должны быть другими. Только мы еще не знаем какими, вот что.
Резиденция Национального комитета расположилась в старом школьном здании, и посему каждый из свадебных гостей запечатлел в своей памяти епископскую шапочку и длинную благообразную бороду Яна Амоса Коменского, бледно-зеленый бюст которого красуется над входом. Председатель Национального комитета, шахтер, с поклоном подает всем руку, отчего эмблема государственной власти на трехцветной ленте через плечо раскачивается, как маятник. Шахтер еще не привык к роли представителя народной власти, и тяжелая бронзовая медаль на ленте смущает его; он то и дело поглядывает на нее, потом на кого-нибудь из свадебных гостей и с виноватой улыбкой пожимает плечами. Но вот он зашел за обыкновенный канцелярский стол — церемония совершается в канцелярии комитета, только стулья расставили вдоль стен да кафедру отодвинули под государственный герб, поближе к портрету президента, — и французская тетка подтолкнула к этой кафедре жениха с невестой:
— Идите уж, а то председатель из себя выходит, поскорей бы покончить с делом…
Надлежащие формулы произнесены, кольца надеты, все счастливы. И вовсе не потому, что двое молодых людей вступили в брак, а потому, что все хорошо кончилось. Шахтер-председатель рад, что не пропустил ничего из церемонии, новобрачные рады, что мужественно выдержали взгляды присутствующих, родители новобрачных рады, вероятно, по той же причине.
На обед — суп, утка с кнедликами и тушеной капустой, кекс, чай с ромом, кофе с ромом. Франтишек, его отец, отец жениха Сейферт и брат Франтишка, который учится в Брно на токаря, пьют ром маленькими рюмочками и открывают пиво бутылку за бутылкой. Женщины прихлебывают чай, роняя вокруг себя крошки кекса.
Заранее было условлено, что новобрачные поселятся в рабочем поселке под Кладно, у родителей молодого мужа, когда тот демобилизуется. Квартира не бог весть какая. Кухонька да две комнатенки в коттеджике на две семьи. А что будет, когда пойдут дети?
Каждый раз, как речь заходит об отъезде Веры, ее родители переглядываются — словно за успокаивающими словами Сейфертов скрыт какой-то задний смысл. Но какой задний смысл могут они усмотреть в словах: «Вам у нас будет хорошо. Мы-то начинали с худшего!» Никакого! И все же, верные умонастроениям всех бедняков, родители новобрачной стараются во всем видеть намек на то обидное обстоятельство, что Вера вынуждена покинуть отчий дом, поскольку ей с мужем, а затем и с возможными детьми никак в нем не поместиться. Но это лишь одна сторона дела, один аспект, один угол зрения, под которым поверхностный наблюдатель мог бы смотреть на то, как они переглядываются, на их лица, выражающие обиду и горечь. Но родители Франтишка еще не открыли своих козырей, у них есть еще, как говорится, кое-что в запасе.