— Для начала, конечно, им хватит места у Сейфертов. Большинство молодых начинают нынче так же, — приоткрывает свои карты Франтишков отец. — Но не вечно они будут одни! — И тут он вдруг решается: — Все вы знаете, что мы собираемся строить собственный дом. В Уезде кое-кто уже раздумал — воображают, если они будут сидеть сложа руки, государство им на блюдечке преподнесет. Но многие начали строиться. От нас до Кладно рукой подать. Думаю, если вы нам поможете, то за два-три года справимся и молодые переедут под собственную крышу.
Перспективы, до той поры невиданные и неслыханные для обитателей Жидова двора, переполняют воображение Франтишковой матери.
— Если нынче рабочему человеку дают возможность завести собственный дом, с садом и огородом, дурак и то не отказался бы…
Но вопреки ее ожиданиям согласия никто не выражает. Все настороженно молчат, взгляды скрещиваются на загорелом лице новоиспеченного супруга. Отныне все свои решения он должен будет сообразовывать с фактом существования жены, которая в своем лимонно-желтом свадебном костюмчике с любопытством ждет, как отнесется он к строительству семейного гнездышка. Похоже, что присутствие гостей — многих он видит впервые в жизни — никоим образом не смущает солдата. Первые слова он произносит еще чуть хрипловатым голосом, как все, кто не привык говорить перед публикой, но затем слова его полились в простом разговорном тоне, словно он беседовал со своими сверстниками в столовой воинской части или над шахматной доской в красном уголке.
— Какой смысл обещать то, чего я не собираюсь делать? На нашу помощь не рассчитывайте. Я по специальности сантехник, коли вам что понадобится по этой части — пожалуйста, охотно приеду, но от строительных работ меня увольте… — Взглянув на жену, он поправляется: — Нас увольте. Вера должна была вам сказать. Коли она этого не сделала, то говорю вам я.
Подметив недоумение на лицах новых родственников, солдат объясняет уже более мирным тоном:
— Кое-кто дома сидел, и родители ему давали чего душа желает. А я с пятнадцати лет в интернате, три года специальности обучался в сотне километров от дома. Теперь вот уже третий год в армии. Потому я хочу зарабатывать деньги, хорошо одеваться и чтоб было так: пришел с работы, ложись отдыхай. В кино хочу ходить, развлекаться. Хочу, чтоб жена у меня всегда была хорошенькая, красиво одетая. В общем, мы хотим попользоваться радостями жизни, пока мы молодые и нам это нравится.
Компания за столом, на котором в беспорядке стоят рюмки с ромом и без рома, бутылки с пивом и без пива, принимает заявление новобрачного со смешанными чувствами. Даже поспорили немного насчет «пользования радостями жизни». Одни полностью одобряют такое намерение, другие с возмущением осуждают. Мать Франтишка, улучив минутку, вставила:
— А я вижу смысл жизни в труде. Можете надо мной смеяться. — Она обвела кухню взглядом. — Все здесь заработано трудом целой жизни. Маловато, пожалуй, но если учесть, что я всю жизнь работала на других, то теперь с меня достаточно и того, что я могу наконец поработать и на себя. Не всякому дано делать революцию, как Готвальду или Запотоцкому. И дом этот мы не для себя собираемся строить, а для вас.
Если муж Веры вызвал к себе симпатию и антипатию в равных долях, то на стороне Франтишковой матери только симпатии. Никто не позволяет себе усомниться в том, что труд действительно главный смысл ее жизни. В этом контексте слова о хорошенькой жене, о хождении в кино и лежании на диване показались чем-то очень убогим и неприятным. Мало кому нравится, когда окружающие относятся к тебе с неприязнью. Не был исключением и солдат, только что ставший супругом Франтишковой сестры. Ему надо было поскорей оправдаться, почистить запачканную репутацию. Все, что он говорил об интернате в сотне километров от дома, о годах в армии, сейчас забыто — да и вообще вопрос, поняли ли его присутствующие. Ведь когда вступали в брак родители, не было никаких интернатов, не было и «холодной войны». Ну что ж, не поняли так не поняли. Сами виноваты. Новоиспеченный зять Франтишка не собирается распространяться об опасностях пограничной службы, о том, какую угрозу таит она в себе для здоровья, для самой жизни, столь привлекательной, когда тебе двадцать два года, обещающей столько смутно угадываемых радостей и еще не изведанных наслаждений. Поэтому если то, что он сейчас скажет, вызовет впечатление, будто Вера связала свою жизнь с человеком недостойным, приземленным, лишенным взлетов и чувства поэзии, то случится это потому лишь, что, попытайся он рассказать о туманах над неверными болотными кочками, о светящихся гнилушках в лесных завалах, такое повествование не укладывалось бы в рамки, привычные для Жидова двора. И зять Франтишка только спросил: