Июньским утром, когда небо такое голубое, а роса сверкает так, что, усеянные этими радужными каплями, кажутся красивыми даже Казарма, и Жидов двор, и Новые дома, и обшарпанные стены бывшей пивоварни, Франтишек возился на своем участке, натягивал бечевку на колышки, обозначавшие углы будущего дома. Он еще не знал — хотя вырос в среде землекопов и сельскохозяйственных рабочих, — что, соединив бечевкой все четыре угла, в тот же день испытает прилив злости, который вслед за тем сменится приступом истерического хохота. Потому что, покончив с бечевкой, он взялся за лопату — несколько лопат семья приобрела еще в дни Февральских событий, когда работникам госхоза выделили клочки земли, чтоб они могли посеять редиску, резеду, пионы или брюкву, — и дециметр за дециметром начал отдирать дерн, буквально привязанный к почве прочной сетью корней пырея, репейника, лопухов и прочей нечисти.
Полдень; родители Франтишка пообедали, пообедала и французская тетка. Хотя во всей Европе не сыскать человека, который заподозрил бы оба семейства в страстной любви к собственности, с некоторых пор у них укоренился обычай после воскресного обеда отправляться на свой участок. Обычай этот выражает не столько их отношение к собственности, сколько способность мечтать о том, чего нет.
— Господи! — застыла пораженная мать Франтишка. — Да он взялся за дело! Он уже начал! Гляньте, сколько сделал до обеда один человек!
Все прямо растаяли при виде двух квадратных метров земли, освобожденной от дерна. Сияет и французская тетка, к месту вспомнив, что сын ее Роже по профессии каменщик. Так что, когда закончатся подготовительные работы, не будет никаких затруднений с поисками квалифицированной рабочей силы.
— Просто Роже возьмет отпуск, и дело с концом, — заявляет тетка со свойственной ей решительностью, какой, впрочем, все от нее и ожидают.
Один Франтишек не разделяет восторгов, которым поддалась даже французская тетка. Напротив, он в ужасе: не поскупившись на похвалу, все теперь просто уверены, что он продолжит свои труды и после обеда, и завтра, неделю, месяц, два месяца — у него ведь каникулы! — а он уже почти выбился из сил… Ладони жжет, спину ломит, и ноги как-то нетвердо держат… А дерн надо ведь не только отодрать, но и отнести в сторону, отбросить подальше, чтоб оставить место для целой горы земли, которую предстоит вынуть из ямы; Франтишек уже угадывает размеры этой горы и все же ошибается: она будет гораздо больше, и никто не скажет, куда ее девать. Бечевочка, ограничивающая квадрат, лишь очень незначительная часть которого освобождена от травяного покрова, подрагивает. Выглядит это смешно.
После обеда за лопаты берутся все, и работа спорится. Трудятся до сумерек. Весть о том, что они приступили к строительству, очень быстро разнеслась по Уезду. Как будто тихий скрип лопат о землю звучал набатом.
Когда смертельно уставшее семейство возвращалось в сумерках домой, оно вдруг обнаружило новых соседей. До сих пор соседями считались: по жилью — обитатели Жидова двора, по классу — жители Новых домов и Казармы. А теперь появились соседи по участку — справа и слева. Новые соседи справа живут пока в хибаре, каких поискать. Хибара стоит в тесном, черном, мокром проулке между высокими стенами хлевов, до недавних пор принадлежавших двум «пятидесятигектаровым» помещикам. Хибара, зажатая свинарниками, выглядит довольно романтично. Примерно как конура для породистого пса, высоко ценимого хозяином. Но в ней — что поделаешь! — ютятся шесть человек. А соседи по участку слева лишь недавно въехали в одну из четырех квартир в перестроенной усадьбе выселенного богача. Им там нехорошо. И теперь оба соседа, словно оправдываясь, наперебой обращаются к Франтишку, к его родителям, к его тетке:
— Мы думали, сгорим со стыда, когда сын привел показать свою невесту!
Это говорят обитатели хибары. Отец Франтишка, чей лексикон никогда не изобиловал остроумными оборотами, заметил только:
— Раньше такое и в голову бы не пришло. Ну и время нынче, то-то времечко!
А у тех, кого вселили в помещичий дом, свои беды.
— Не могу я там спать, как подумаю, что у них тут дети рождались, что они тут любились и умирали… Нервов моих не хватает!