Прямо зло берет. Постройки для работников госхоза уже приобретают вид домов. С каждым днем все выше их стены; кажется, они растут сами по себе, без помощи людей. Растут, что называется, как грибы после дождя. Прошел слух, что к зиме их подведут под крышу и первые из них заселят после рождества. А письма из Лома все нет как нет. К счастью, нет и осенних дождей. Напротив, в конце сентября установилась ясная погода, словно лето решило не уходить до скончания веков.
Наконец вместо письма из Лома прибыла тетка. Ее встретили с восторгом. Во-первых, потому, что того требует хороший тон, а во-вторых, всех одушевляла надежда, что фундамент все-таки удастся заложить до зимы. Однако тетка, до сей поры великая оптимистка, привозит разочарование.
Существуют разные формы для сообщения недобрых вестей. Например, непосредственный удар можно отдалить. Тетка могла бы сказать, что Роже простудился, что ему не дали отпуска на заводе, что у него заражение крови. Вот весной — тогда да, весной совсем другое дело… Нет, такую форму тетка не выбрала. Не выбрала она и другую, так сказать, вежливо-уклончивую, которая состоит из вращения глаз и потирания рук, причем ни на одно «почему» ответа не дают, а только с сожалением констатируют, что «ничего не выйдет». Как же поступила французская тетка? Она заявила в лоб:
— Роже — мерзавец. Говорю ему: сейчас же скажи мастеру, пускай даст отпуск. В Уезде строят дом, и надо заложить фундамент, чтоб за зиму яма не развалилась. А он на это — никуда я не поеду. Почему? Потому что не хочу. И так далее, каждый день одно и то же. Чуть по загривку не съездила, да боюсь, пожалуй, не дался бы.
Тетка стоит посреди кухни, мать Франтишка сидит на железной складной кровати, Франтишек — на деревянной, отец на табуретке у кафельной печки, курит, выдувая дым в дверцу. Часы, к гирям которых в форме латунных шишек привешены для тяжести еще ржавые замки, тикают как-то чаще и громче обычного.
Испокон веков люди делятся на две категории. Одни убеждены, что легче сообщать, чем принимать дурные вести, другие считают, что как раз наоборот. Ни Франтишек, ни его родители в эту минуту действительно не знают, как поступить. Точнее, они не знают, что сказать и как себя держать. Не знают даже, нужно ли вообще что-то говорить и как-то себя держать. Но в конце концов, надо же что-то сказать, как-то проявить себя. Нельзя же целый вечер сидеть, понурив голову, на кроватях или у печки. И как обычно, молчание нарушает мать Франтишка. Нарушает она его вздохом:
— Ох, да… На словах-то все сильные и смелые, а как до дела доходит — их и нету… Положит сломанный паровоз в масло, может, что и выйдет. Может, полежит немного в масле-то и сам собой починится…
Все воззрились на мать Франтишка, ничего не понимая. При чем тут какой-то паровоз, да еще в масле? Матери приходится объяснять, что так поступил Роже с игрушкой Франтишка, когда оба были детьми. Сначала сломал ее, но утешил себя мыслью, что, полежав в банке с машинным маслом, игрушка починится сама собой.
— Вы не обижайтесь, а только это у него так и осталось…
У матери несчастный, «самоедский» характер: ей мало переживать критические ситуации, она чувствует себя обязанной еще и усугублять их. Любой другой на ее месте просто обругал бы нынешнюю молодежь за эгоизм и лень, но не она. Она во что бы то ни стало должна дать понять, что вовсе не современная жизнь сообщает молодому поколению эти неприятные черты, а темный рок, предопределение, согласно которому человек, в детстве клавший сломанную игрушку в масло, неизбежно должен стать ленивым каменщиком.
Французская тетка не обиделась, что, возможно, странно при ее южнофранцузском темпераменте. Она только вздохнула как бы про себя:
— Эх, невестушка! Видно, что ваши дети только еще становятся взрослыми. Делаешь все возможное, чтоб выросли такими, как ты себе представляла, когда возила их в колясочке. Просишь, заклинаешь, потом злишься, ругаешь, колотишь их… А под конец начинает тебе казаться, что родила-то ты совсем другого человека. Узнаешь их глаза — твои глаза, или мужа, или бабушки, знаешь каждую веснушку, нос, скрюченный мизинчик на правой ноге, знаешь, как они едят, — оказывается, это совсем чужой человек! Паровоз в масле… Чепуха! Вспомнили вы об этом только для того, чтоб сказать мне, что Роже — бездельник, каким и мальчишкой был. И вы несчастны, что получилось из него не то, что обе мы представляли. Со временем привыкнете и к этому. Такова жизнь.
И французская тетка покачала головой.