— Ох, золовушка, дура я!..
Мать Франтишка подошла к ней, погладила по руке.
— Знаете, почему я об этом заговорила? Всю-то жизнь ничего у нас не было. Надрывались ради каждого куска. И подумалось мне, что теперь сама судьба над нами посмеялась. Жили, мол, век свой в вонючей дыре, там вам и место, там и помрете.
Услыхав столь пораженческую сентенцию, тетка разом обрела свойственный ей темперамент.
— Ну вот, не хватало нам разреветься друг над дружкой. Неужто уж во всем Уезде не сыщется ни одного каменщика? Не думайте, я ведь не одни дурные вести приношу. Сносить будут старую часть Моста! Кирпич, балки — все купите за гроши. Достаньте только, на чем возить, об остальном не заботьтесь!
Как после ночи наступает утро, посветлело и в кухоньке. Перед обстоятельствами, совершенно для них неожиданными, родители Франтишка как малые дети. То сидели с таким жалостным видом, что хоть слезы над ними лей, — и вот они уже полны оптимизма, и планы строят, и своими руками готовы разрушить Мост, чтоб, напротив, отстроить Уезд. Слышал бы патер Бартоломей, как бурно они обсуждают свои проекты, не преминул бы привести цитату из Евангелия от Иоанна: «Разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его». Такую силу ощутили в себе сидящие в кухне. Но патер Бартоломей после ликвидации монастыря отринул сан и теперь руководит районным отделом социального обеспечения, а посему и не может охладить пыл наших мечтателей ссылкой на то, что возразили иудеи. Да и помнит ли он еще, что они тогда сказали: «Сей храм строился сорок шесть лет, и ты в три дня воздвигнешь его?»
Из всех фантастических планов осуществился пока только один: Франтишков отец обошел весь Уезд, потолковал с народом в трактирах, в лавках потолковала мать Франтишка, и с удивлением они узнали, что в Уезде чуть ли не все — каменщики. Остается только выбрать. Из числа пенсионеров — тех, кто уже не занимается своим ремеслом, — одни пошли на повышение и, подобно бывшему францисканцу, работают в районе, в области, в армии, другие уж до того опустились, что пробавляются побелкой коровников, курятников и свинарников. Последние берут дешево, но есть опасение, что они уже порастеряли свои навыки, а первые, гляди, еще обидятся; с пенсионерами вообще трудно иметь дело. После всех, в общем-то, приятных хлопот выбор падает на пана Новачека, служащего отдела строительства в районном Национальном комитете. Сей новоиспеченный чиновник, взятый ради укрепления кадров, в сравнении с заработком на прежней работе несколько потерял в финансовом отношении; с другой стороны, свободный от бремени интеллектуальных забот, он не знает, куда девать свой досуг. Пан Новачек охотно откликается на просьбу о помощи. Как многие ему подобные функционеры, он одержим перманентным страхом, что когда-нибудь его погонят с работы, как не отвечающего квалификации, причем погонят в тот самый момент, когда он окончательно забудет ремесло, которому его когда-то обучали.
Теперь этот Новачек вечер за вечером изводит уйму камня, кирпича, раствора, укладывая фундамент в котлован, вырытый Франтишком за лето. Какое счастье, что мечтательные видения его родителей, после благой вести о разрушении Моста, преображены в земные деяния: вместе с соседями они совершили несколько экспедиций на север и навезли целые горы старых кирпичей. По вечерам после работы и по воскресеньям с этих кирпичей молотками сбивают старый раствор. Веселый перезвон молотков невидимыми пташками перелетает с участка на участок.
Прежде чем молотки отзвонили конец лета, наступило долгожданное торжественное мгновение, когда каменщик Новачек, отец Франтишка и сам Франтишек повесили один кепку, другой блузу, а третий шляпу на стене фундамента — теперь уже никто не сомневается, что это и есть всамделишное основание всамделишного дома. Ведь только дома доставляет человеку удовольствие такое, казалось бы, простое и естественное действие, как раздевание. Конечно, снимаешь пальто и в ресторане, и у зубного врача, и в институтской аудитории. Но надолго ли? Лишь до тех пор, пока ваше пальто не украдут, или пока официант не произнесет сакраментальное «Господа, допивайте, мы закрываем!», или пока врач не вырвет или не запломбирует зуб, или пока лектор не поблагодарит за внимание. И в ту же минуту знакомое, теплое, обжитое помещение становится чужим и враждебным, ваша шляпа, ваш зонтик, плащ на вешалке кажутся чем-то совершенно неуместным, этаким символом нахальства, дерзости, невоспитанности и непростительной назойливости. И вы поскорей хватаете свои вещички, напяливаете на себя плащ и шляпу и радуетесь, что скоро придете домой, откуда при нормальных обстоятельствах уже никому ничего вашего не выбросить.