Вот почему на лице Франтишкова отца появляется выражение блаженства, вот почему и сам Франтишек кладет на верх фундамента свою старую шляпу, хотя, по правде сказать, погода для этого не совсем благоприятная. Порывы ледяного ветра время от времени налетают со стороны гостоуньских полей, неся с собой воробьев, сбившихся в кучу, формой своей напоминающую корзинку для картошки, серых ворон, чьи растрепанные стаи похожи на хлопающий парус, а вместе с ними и предчувствие снега.
Устремив взор на одежку на стене, отец Франтишка пускается в философию.
— Всю-то жизнь нас откуда-нибудь да гнали. При первой республике — с работы, потом — из пограничья, а пока тут не обосновались — с квартиры. — Он повернулся к Новачеку: — Все ждут теперь — придет кто-нибудь да прогонит нас и с этой стройки…
Новачек бездумно кивает, но вот в нем пробуждается функционер районного масштаба:
— Что это вы сказали? Кто вас прогонит? Нет, прошло то время, когда нас, рабочих, прогоняли! Как вам такая чепуха в голову-то влезла?
Отец Франтишка не собирается, да и не может спорить с авторитетом районного масштаба. Ведь именно от него, и только от него, зависит, будет ли фундамент закончен прежде, чем старательные молотки отзвонят конец осени. Поэтому он только пробормотал что-то себе под нос и снова заскрипел лопатой, помешивая раствор в корыте.
И вот — благодаря тому, что ни каменщик, ни его подручные не тратили времени на бесплодные рассуждения о том, прогонит кто кого или нет, — невероятное становится явью: прежде чем молотки в последний раз прозвенели в озябших руках, прежде чем Франтишек захлопнул крышку красного чемодана и увез свои скудные пожитки в дейвицкую квартиру, прежде чем в день поминовения усопших явились в Уезд три бывших ученика реальной и архиепископской гимназий в потертых шубах, чтоб постоять над родительскими могилками, прежде чем рождество, как говорится, постучалось в дверь, фундамент был готов. Отныне пускай льют дожди, валит снег и мороз пробирает до костей.
Однако опасения, что кладка фундамента, размоченная осенними дождями, потрескается от мороза, оказались не лишенными основания. Зима, которую Франтишек проводил в доме с центральным отоплением, здесь, на равнине, выдалась исключительно суровой. Только помыслы о нескольких днях рождественских каникул высвобождают Франтишка из плена ежедневного корпения над формулами, чертежами и цифрами. Быть может, то будет его последнее рождество в родительском доме. И Франтишек так распределяет свои учебные дела, чтоб на два-три дня освободить голову от всех забот. Но к мыслям о рождестве, увы, присоединяются представления об утре после сочельника. Утром комната, наполненная запахом погасших елочных свечек, будет смахивать на вифлеемский хлев. Слепые окна, выходящие в поле, будут покрыты толстой коркой льда. Ледяные кристаллы на них сложатся в изображение крошечных яслей. Под тяжелой периной будет влажно и жарко, а елочные украшения напомнят крестный путь семьи от пограничья до Уезда. Каждое из этих украшений куплено в дороге, каждое — в другом месте. А к деревянной уборной надо бежать через двор…
Франтишек встает из-за стола, отодвигает тяжелую белую, в пышных складках гардину. Ребра калорифера под нею пышут жаром. Приятель Франтишка поднимает глаза от толстого учебника. Наступило время захлопнуть книги, уложить в металлический пенал цветные карандаши, завинтить ручки с вечным пером.
— Где-то мы будем через год в эту пору? — вздыхает приятель. Патетичность вопроса отвечает возрасту. Старик никогда не решится спросить себя так. Это привилегия молодости, перед которой будущее.
— Может, один из нас уже будет женат…
Франтишек не хочет уступить приятелю: скорби, прозвучавшей в его предположении, куда больше, чем если б он сказал: «Может, один из нас уже будет мертв». Юные прогнозисты до тех пор качали головами, пока один из них не взял цветной карандаш и не углубился в книгу, подчеркивая нужные места. И сидят они до утра, опустив головы, сгорбившись, на границе светлого круга, отбрасываемого настольной лампой.
А наутро — сочельник. Наши приятели спали чуть ли не до полудня, даже не потрудившись раздеться. К чему? Одеты они по-домашнему, а одеялом прикрываться нет нужды. В комнате, как и во всей квартире, жарко натоплено. Только появление матери приятеля вызвало некоторое рождественское оживление.
— Какое рождество, какие воспоминания, когда все наспех! — говорит она, ставя в вазу веточку золотистой омелы, перевязанной красной ленточкой. — Поужинаем, как обычно, да и спать. Разве вот подарочками отметим праздник…