— Ты не можешь себе представить, как люди тут жили. Я, например, впервые в жизни заглядываю в эти дворы!
Девушка с любопытством подошла к одним воротам, даже ступила во двор — и недоуменно оглянулась на Франтишка:
— И ничего ты не потерял! Навоз, солома, куры…
Франтишек вздохнул: ну как ей объяснишь? Лучше уж двигаться дальше…
— Отсюда только два шага…
Если не считать непредусмотренного каравана подвод, все расчеты Франтишка оправдываются. Дверь в их квартиру не заперта, хотя дома никого нет. Девушка просто так, чтоб не молчать, — спросила:
— Вы что, не запираете?
Франтишек уже и не вздыхает. Вздыхать по всякому поводу — вздохов не хватит. Что ни скажет девушка, все как-то неуместно, словно она совсем из другого мира. Но нельзя же всякий раз уводить разговор в сторону или делать вид, будто не расслышал. Еще дураком покажешься. Поэтому он подводит девушку к крошечному окошку, за которым простерся Жидов двор во всей своей красе. Познакомив гостью с его примечательной топографией, он добавляет:
— Там, где общие сени, коридоры, галерейки, клозеты, где общая навозная куча и общая сточная канава, — там не может быть отдельного замкнутого существования. Всем известно, что ты ел и от чего тебя тошнит. И вообще, — он обводит рукой всю кухню, — что здесь красть-то?
Девушка, проследив за его жестом, начинает тихо смеяться. Потом она становится серьезной и говорит извиняющимся тоном:
— Не истолкуй мой смех превратно, но все здесь такое странное…
Лучше б уж смеялась. Вполне возможно — более того, несомненно, — Франтишек присоединился бы к ней, и они посмеялись бы вместе. А так Франтишку остается промолчать, чтобы затем, за неимением другой темы, банальнейшим образом осведомиться, не хочет ли гостья есть. Нет, но от чашки кофе она не отказалась бы. Не тут-то было! В Жидовом дворе известен лишь один способ приготовления кофе с молоком. Раньше в кружку с таким кофе крошили хлеб. Теперь пьют с белыми булочками. Или с печеньем и пирожками. В плане Франтишка обнаруживается трещина. На черный кофе он не рассчитывал. Сначала он прикидывается, будто шарит в буфете — отвык, мол, забыл, где что лежит. Тем временем до него доходит, что от девушки его отдаляют не ее капризы и не местечковые предрассудки, а черный караван подвод, запряженных вороными конями, облупленный стол, за которым она сейчас сидит, ржавый умывальник за ее спиной и печка, сконструированная из молочного бидона. Это так просто… И Франтишек беспомощно разводит руками:
— Здесь не пьют черный кофе…
Затем он уверенным движением сует руку за изголовье одной из кроватей и извлекает оттуда литровую бутылку с ромом, почти полную. Во все время этой процедуры Франтишек не спускал с девушки глаз.
— Зато рому у нас сколько угодно. В чай, или если вдруг кому станет нехорошо. Мать прячет его от отца.
Они выпили по изрядной порции, налив ром в стаканчики из-под горчицы, и Франтишек сказал просто:
— Не хотел я тебя сюда привозить. Когда кого-нибудь любишь, хочется дать ему самое лучшее. Познакомить с самой приятной семьей, с самыми симпатичными друзьями. Дарить ему самые красивые вещи. Луну с неба достать…
Девушка, однако, и не думает клюнуть на такие слова, что вполне естественно. Вот если б Франтишек обрывал лепестки ромашки, приговаривая «любит — не любит», она стала бы с ним кокетничать: юности ближе поэзия. Поэтому девица даже рассердилась:
— Ты совершенно сдурел. По-твоему, я живу в лучших условиях?
Франтишек снова наполнил стаканчики из-под горчицы. Весело глядя на девушку, потянулся к ней чокнуться и вместо тоста небрежно бросил:
— Нет, но ты вовсе не обязана выбираться из этих условий вместе со мной.
Если в его взгляде и был намек на ожидание, что дело, неудержимо стремящееся к развязке, вдруг каким-то образом еще повернет вспять, то после ответа девушки даже этот намек исчез навсегда. Ибо девушка, залпом опорожнив стаканчик, покачала головой и улыбнулась:
— Это правда.
У обоих еще сильно колотится сердце, но третью порцию рома они пьют уже как друзья. И даже не осознают, что в минимальный отрезок времени разрешили проблему, над которой поколениями бьется и литература, и большинство людей. И так как говорить им уже не о чем, так как удивительная метаморфоза, преобразившая любовь в товарищеское чувство, уже завершилась, а жилище Франтишковых родителей не таит в себе никаких достопримечательностей, красот или загадок, то Франтишек наливает по последней и сует бутылку обратно за изголовье кровати, пробормотав с извиняющейся улыбкой, адресованной скорее матери: