Наумов внимательно прислушивается.
— Существует остроумное словечко: самопомощь. Что означает фатум, судьба, — говорит Ядринцев. — А еще точнее, то самое понятие, на котором основан дарвинский закон: сильный уничтожает слабого, дабы выжить. И тем самым уравновесить природу. — Он усмехнулся, лицо его раскраснелось, грифельные глаза блестели. — Извольте, — резко взмахнул рукой. — Вас бросили в воду — плывите. Сумеете — слава богу, а нет — пеняйте на себя. Маленькую колибри до смерти заклюет любая ворона. Что это, закон? Но ведь всякая сущность — часть природы. И колибри тоже. Отчего же она поставлена в столь невыгодные условия? — Он задумчиво помолчал. И Наумов, переступив порог, тотчас окунулся в какой-то особый мир, особую атмосферу, созданную вот этим высоким подтянутым человеком, который словно бы намагничивал все вокруг, притягивал к себе. — Самопомощь… — продолжает Ядринцев, не меняя позы, глаза его уже не блестели, а горели. — Самопомощь? Передовая русская интеллигенция выбивается из сил, пытаясь пробить толщу невежества, равнодушия, остальные взирают со стороны: выплывут или не выплывут? — Он задохнулся от негодования. — Может, и выплывут. Но скольких сил это стоит! Самопомощь… А между тем один орган в лице «Сибири» уже умирает в Иркутске, газета захирела на глазах, а наши сибирские Кондраты, сильные мира сего, спокойно смотрят: выплывет или не выплывет?..
— Так ведь «Сибирь» не закрывают, а перекупают из рук в руки, — заметил Потанин, сидевший в глубоком кресле подле стола. Ядринцев быстро и гневно глянул на него:
— Вот именно: перекупают. Передают из рук в руки… Но из каких и в какие руки? Уж не просвещенный ли мореплаватель Александр Михайлович Сибиряков примет ее в свои объятия? А может, иркутские чиновники Базанов и Хаминов, мнящие себя литераторами, возьмут ее в свои руки?
— К Сибирякову вы несправедливы, — недовольно подвигался в кресле Потанин, поднялся и отошел к окну. — Сибиряков делает большое дело. И экспедиция Норденшельда из Атлантики в Тихий океан — его заслуга. И нам, сибирякам, не однажды он помогал.
— Против экспедиции Норденшельда я ничего не имею, — неуступчиво отвечал Ядринцев. — И заслуг Сибирякова в этом не хочу умалять. А вот газеты сибирские хиреют и гибнут на глазах. Кто помог? «Сибирь» висит на волоске. В Томске губернатор запрещает редактору «Сибирской газеты» печатать фельетоны… Кондраты, видите ли, обижаются. Редактор «Восточного обозрения», — говорит он о себе в третьем лице, — получает строгое замечание от графа Игнатьева по министерству внутренних дел: нехорошо влияем на публику, воспитываем у нее антипатию к властям. Ха-ха!.. — пробежал по кабинету, остановился. — Больше того, сообщу вам по секрету: поступило заявление в окружной суд от возмущенного выступлениями нашей газеты тобольского купца Рыльникова…
— И в чем же Рыльников обвиняет газету?
— Известно в чем — в непочтительности к почетному гражданину. А этот «почетный гражданин» самым бессовестным образом обирает бедняков, не уступая в живодерстве самому Петру Селиванычу Корчуганову. И свидетельств тому предостаточно.
— Вот и представьте эти свидетельства в суде.
— Неужто в самом деле разбирательство назначено?
— Можете не сомневаться, — ответил Ядринцев. — Сегодня получил извещение: явиться в понедельник к десяти утра. Уклонение или неявка будут караться по закону. — Он засмеялся и тут же построжел, нахмурился. — А вы как думали? Пока мы тут возимся с петербургской цензурой, считая ее заклятым врагом, второй наш враг, хоть и помельче да не менее злобный, появился — где вы думаете? — нет, нет, не на Невском, не на Васильевском острове, а, представьте себе, в Томске, в лице господина Корша, редактора «Томских ведомостей». Этот, с позволения сказать, литератор признает лишь один жанр: донос. И пользуется им в полной мере. Кстати, — повернулся к Потанину, все еще стоявшему у окна, — могу вам сообщить еще одну новость: господина Корша хотят сделать секретарем комитета по строительству университета. Хороша кандидатура? Ссыльный за воровство и подлоги адвокат сначала делается редактором, а затем берет на себя заботу о строительстве сибирского храма науки… То-то он, господин Корш, с такою яростью нападает на идею об отмене уголовной ссылки в Сибирь. Куда ж ему тогда деться?
— При чем тут Корш? — возразил Потанин. — Построят и без него.
— Построить-то, конечно, построят, — согласился Ядринцев. — Да только, когда строишь храм, позаботься о том, как говорил Гейне, чтобы недруги не сделали из него конюшню. Чего-чего, а это у нас могут! — Он быстро прошел к окну, где стоял Потанин, остановился рядом. — Разве вас это не волнует? Двадцать лет мы мечтали и не только мечтали — боролись за университет. А теперь это предприятие отдано в руки невежд. Разве вас это не волнует?