Люди тоже были празднично одеты, спешили, шли мимо дома, по улице, в сторону Новой части города, весело и громко разговаривая. Новая часть Томска теперь связывалась с университетом. Восемь лет его строили. И вот сегодня — открытие. Боже, он ведь может опоздать!..
Коля заторопился, одеваясь, и через минуту вылетел в гостиную, столкнувшись лицом к лицу с отцом. Глеб Фортунатыч был тоже собран, тщательно одет, более тщательно, чем в обычные дни — из-под синего жилета белоснежно проглядывала манишка, блестела на галстуке мельхиоровая булавка…
— Поздравляю! — сказал он вместо приветствия, внимательно и с какою-то особой придирчивостью оглядывая сына, высокого, по-юношески нескладного. Коля не мог сдержать улыбки, лицо его светилось. Он понимал, что отец поздравляет его не только с днем рождения (восемнадцатилетие — прекрасная пора!), не только с окончанием гимназии, где отец и сам учился, а теперь вот уже двадцать лет преподает, и не только с тем, что день рождения Коли счастливо совпал с открытием Сибирского университета, а с чем-то гораздо большим, более значительным, чем все это вместе взятое — должно быть, с той новой жизнью, которая начинается для него, Николая Корчуганова, сегодня, 22 июля 1888 года. И не только для него — для многих сибиряков… И не только для сибиряков — для всей России!..
Так думал Коля, так ему казалось.
— Ты идешь? — спросил он отца, даже не объясняя куда (и так ясно) и не сомневаясь, что отец непременно пойдет. — Знаешь, — продолжал быстро, глядя на отца серыми суженными глазами, — не могу поверить, что Сибирь будет иметь свой университет — уже сегодня! — и что через месяц я буду его студентом.
— Будешь, — подтвердил Глеб Фортунатыч. — Так что поздравляю тебя вдвойне. Мы, старики, можем только вам позавидовать…
Коля улыбнулся, ему было хорошо, и он не мог удержать рвущуюся из него радость — такой светлый день!
— А Ядринцев на открытии будет, как думаешь? — спросил он без всякой, казалось бы, последовательности и связи. Глеб Фортунатыч удивленно глянул на сына, ответил не сразу:
— Думаю, что нет. Если бы он приехал, непременно бы зашел или дал о себе знать. Но, впрочем… — не договорил, и Коле, как ни странно, эта недоговоренность сказала больше. Ядринцева Коля боготворил, гордился тем, что Николай Михайлович бывал у них в доме, дружил с отцом… А тетка Катерина, говорят, в молодости была даже влюблена в него, потом, правда, пути их разошлись. Жаль, что Ядринцев переехал со своей газетой не в Томск, а в Иркутск. Почему именно в Иркутск? Обидно, что отношения с отцом у них стали менее близкими, чем раньше. Но в этом, конечно, не было вины Ядринцева — слишком, наверное, малыми интересами жил в последние годы отец, дальше гимназии ничего не видел…
— А жаль! — сказал Коля. — Жаль, если Ядринцева не будет на открытии.
— Да, — согласился отец. — Ядринцев больше, чем кто-либо, заслуживает радости этого открытия…
И потом, уже спеша с друзьями в Новую часть города, к университету, и говоря лишь о том, о чем сегодня можно было говорить, об университете, Коля время от времени вспоминал разговор с отцом и представлял себе, как появится на торжественном акте Ядринцев, взбежит по мраморной лестнице, войдет в актовый зал, поднимется на кафедру и взволнованно скажет: «Друзья мои, в этот светлый день вместе с вами я разделяю нашу общую радость…»
— Друзья мои! — с торжествующей улыбкой произнес Коля. — Господа бывшие гимназисты и будущие студенты Сибирского университета! Предлагаю в этот светлый и незабываемый день дать клятву, что будем верно служить интересам Сибири — и верность эту пронесем через всю жизнь… Я клянусь! — сказал он с такой серьезностью и горячностью, с такой убежденностью, что не поверить ему было нельзя. И кто-то тихо ему ответил: «И я клянусь». — «И я тоже. Клянусь! Клянусь!..» — повторили другие.
День разгорался, набирал высоту. Солнце уже стояло над головой, сухим жаром наполняя воздух. Лишь в березовой роще, отделенной от улицы высокой металлической решеткой (к ней горожане еще не успели привыкнуть), сохранялась прохлада. Народу собралось великое множество — и в Университетском (уже Университетском!) парке, на возвышенности, с которой хорошо видны затомские дали, и сама Томь, с желтыми плесами и крутыми изгибами, и непосредственно близ главного университетского здания, празднично убранного по фронтону гирляндами живых цветов и флагами, и в университетской церкви, где по случаю открытия служили благодарственный молебен, и в актовом зале, тоже украшенном цветами, куда приглашенная публика пришла после молебна, шумно рассаживаясь по местам, согласно положению своему и рангу — в первых рядах городское начальство, первостатейные томские купцы, меценаты… Никакой зал не вместил бы сегодня всех желающих. И потому основная часть собравшихся горожан осталась за фасадом — в березовой роще, в Университетском парке, и там происходило свое торжество, произносились речи, пелись песни, ни на секунду не умолкали голоса, смех…