— Миколай Михайлович, як же ж вы без меня пийдите? — с подкупающим простодушием стал убеждать. — Да мне ж тут, от Байкалы до Кяхты, всякая тропка известна. Як же ж вы без меня, Миколай Михайлович? Да вы мне тилько скажите, шо надо зробить… На край свита з вами пийду! Миколай Михайлович…
Ядринцев знает Дуброву года два, человек он со странностями, оригинал, каких свет не видывал, но верить ему можно — не подведет. Судьба Дубровы необычна, полна приключений — был он армейским юнкером, дослужился до штабс-капитана, бросил службу, подался в духовники, имел причт, но тоже оставил, занялся миссионерством, обошел Сибирь вдоль и поперек…
— Хорошо, Яков Павлович, — обещает Ядринцев, — считайте, что вы зачислены в экспедицию… Но вся экспедиция пока — вы да я. Так что работы еще непочатый край.
Готовились тщательно. Немало времени ушло на разработку маршрута. Потанин советовал выходить не раньше июня. Так и решили.
Накануне отъезда Ядринцев чувствовал себя неважно — обострился застарелый почечуй. Однако никому об этом он не сказал, признался лишь в дороге, когда верхом ехать стало уже совсем невмоготу, пришлось пересесть в двуколку, в которой везли снаряжение и припасы…
Оттого и дорога от Байкала до Кяхты показалась длинной, хотя от Селенгинска поехали не почтовым, а так называемым «купеческим» трактом, чуть ли не вдвое сокращавшим расстояние. Ядринцев корчился от нестерпимой боли, его то знобило, то в жар бросало, он не находил себе места…
— Што, Николай Михайлович, шибко болит? — спрашивал сочувствующе Дуброва, забыв на этот раз примешать к русским словам звучных украинских выражений.
— У вас когда-нибудь зуб болел? — глянул на него Ядринцев. Дуброва помотал головой:
— Нет. Но я знаю — поганое это дело, когда зуб болит.
— Ну, так вот, представьте себе, что не один, а все тридцать два зуба сразу разболелись…
— Погано, — вздохнул Дуброва. И минут через пять снова подъехал:
— Ну, як, Миколай Михайлович, не прошло?
Старался отвлечь разговорами. Неутомимый, подвижный — только что был здесь, ехал рядом, а через минуту зычный голос его доносился уже откуда-то издалека:
— Господа, вон за тем перевалом еще один перевал, потом еще, а там и Кяхта! — Останавливался, поджидая двуколку, опять спрашивал: — Ну, как, Миколай Михайлович?
— Ничего. Кажется, отпускает…
— Отпустит. — Ехал с минуту молча, слегка откинувшись в седле, смотрел сощуренными глазами на синеющий перевал, непривычно мягким и задумчивым голосом спросил: — Миколай Михайлович, а вы слыхали байку про Темучина — как он стал Чингис-ханом? После смерти Добо-Мэргэна, — без паузы продолжал, — на жену его Алонг-Гоа спустилась с неба пятицветная радуга, отчего Алонг-Гоа забеременела и вскоре родила сына, которого назвали Бодонцаром. Прошли годы, и стал Бодонцар могущественным, от него и пошел род Буржигинов — девять сыновей, у последнего из которых, Бардом-багатура, родилось еще пять сыновей, одного из них звали Жисукэй-багатур, а у Жисукэй-багатура было шесть сыновей, старшего из них звали Темучин… Когда отец умер, Темучин поселился на берегу речки Кырылун и вскоре был провозглашен ханом. И вот с того дня, как стал Темучин ханом, на Черном камне, величиной с корову, неподалеку от его жилища, каждое утро стала появляться необыкновенная, с радужным оперением, птичка; она прилетала, садилась на камень и звонко пела: «Чингис, чингис…» Потому и стали называть Темучина Чингис-ханом. Однако в тот день, когда он получил это имя, камень вдруг треснул, рассыпался — и выпала из него белая яшмовая печать с изображением ящерицы и двух драконов… И тогда Чингис-хан, собрав большое войско, пошел воевать чужие земли. А всего он завоевал двенадцать земель…
— Красивая легенда, — сказал Ядринцев. — Надо только добавить: не просто завоевал он эти земли, а костьми человеческими покрыл, опустошил и обескровил. Жестокость, варварство, насилие — вот что шло от того Черного камня, — как бы продолжая легенду, говорил Ядринцев. — Камень треснул, осыпался — и вскоре на его месте был воздвигнут храм и выстроен город Каракорум, что значит — черная осыпь… О, великие мира сего умеют обставить черные свои дела красивыми сказками! Знаете, Яков Павлович, — доверительно прибавил, — мы непременно должны найти развалины Каракорума. Это очень важно. И не сами развалины интересуют меня — хочу понять, осмыслить суть явлений, историческую подкладку событий почти тысячелетней давности… Откуда они взялись, что несли человечеству? — Он улыбнулся как-то печально и рассеянно, помолчал, капли пота выступили на его худом, изжелта-сером лице, но глаза светились живо. — Вот ведь как все странно, — сказал немного погодя. — Если бы в свое время, после смерти Добо-Мэргэна, на его жену Алонг-Гоа не опустилась пятицветная радуга и она не родила Бодонцара… если бы на Черный камень не прилетела таинственная птичка и Темучин не стал бы Чингис-ханом, наверное, земля была бы сегодня более свободной и прекрасной, чем она есть, а люди на этой земле были бы умнее, добрее и справедливее… Ах, птичка, птичка, что же ты наделала! — усмехнулся горько и добавил через минуту: — Хочу понять, откуда все это шло, как и почему…