— Дак это ж Мареи-утопленницы дите… Сама намедни головой в омут, а не подумала, дурная башка, что лучше б уж вместе с ребеночком — один конец.
Ребенок дрогнул худеньким тельцем, попытался встать и встал на слабые ножки, но идти не смог, шага не сумел сделать, снова опустился на землю и посидел, печально недоумевая. Женщина тихо позвала:
— Ну, ходи, ходи ко мне, деточка… Ходи ко мне.
И даже руку протянула, пошевеливая пальцами, как бы маня. Ребенок встрепенулся, но встать на ноги не решился и, перебирая ручонками, усиленно кряхтя, пополз навстречу этой манящей руке. Женщина подхватила ребенка и посадила к себе на колени, высвободив из-под кофты другую грудь…
Ядринцев зажмурил глаза, тотчас открыл, словно боясь, что видение исчезнет. Но женщина сидела все там же и в той же расслабленно-умиротворенной позе, и тонкое продолговатое лицо ее было торжественно-печальным и строгим — как будто сама Россия-мать взяла на руки, прижала к груди и кормила своих несчастных, обездоленных детей…
Этой же ночью несколько человек, во главе с Сущинским, не желая откладывать до утра, отправились в переселенческий лагерь, чтобы отыскать холерных больных и доставить в больницу, которая и без того была переполнена. Опасения Сущинского подтвердились: холера заявила о себе — и сразу двумя смертными исходами. Надо было спасать не только больных, но, главным образом, здоровых, оградив их от страшной заразы.
Добирались до переселенческого табора в сплошной темноте, ехали берегом Туры. Вода в реке едва заметно отсвечивала. Телеги тарахтели, глухо постукивая колесами на неровностях. Кричал дергач. Свежо и сладко пахли луговые травы.
Потом ходили по табору с фонарями и негромко, настойчиво спрашивали:
— Больные есть? Больные есть?..
Люди подхватывались, испуганно тараща глаза, спросонья ничего не могли понять, спрашивали:
— Пароход прибыл? Погрузка? Эй! Вставайте, вставайте, пароход пришел!..
Началась суматоха — люди вскакивали, наспех собирались, куда-то бежали, ревели дети… Кое-как удалось успокоить, объяснить, что никакого парохода пока нет, что они доктора и пришли среди ночи, чтобы помочь больным, если они окажутся… Больных оказалось много. Их уводили, уносили к телеге. Сущинский торопился, покрикивал, взвинчивая и без того взвинченных, возбужденных людей:
— Быстрее, быстрее! Вита… Где Вита Русанова?
— Да здесь я, здесь, Петр Григорьевич!
— Витольда Сергеевна, помогите, тут вот старик очень тяжелый, без сознания… Ну что вы там возитесь?
— Иду.
И маленькая, проворная Вита мгновенно оказывалась рядом. Казалось, позвали бы ее в этот миг еще в одно, другое, третье место — она бы везде поспела. Кто-то еще подошел, чтобы помочь. И в это время истошно заголосила старуха, метнулась вперед, раскидывая руки и заслоняя собою старика; стояла в тусклом неверном свете фонаря, будто распятие.
— Не да-ам! Не дам… Ой, лихо мне, лихо! Не дам я его на погубу… Господи сусе, господи сусе, спаси и помилуй, спаси и помилуй… — причитала она. — Да за што ж такое наказание? Да чем же, господи, мы прогневили тебя? Ой, лихо, лишенько-о… — Голос ее все слабел, слабел, угасал, как вспыхнувшее и осевшее пламя, словно и в ней самой что-то медленно, постепенно угасало. — Ой, лихо, ой, лихо… Оставьте вы его, не тревожьте. Куда ж я теперь одна? Усих похоронили… четырех положили во сыру землю, а его не отдам… Не отда-ам! — Она вдруг обмякла, сморщилась и упала без чувств рядом со стариком, худым, как жердь, кадыкастым, который стонал, изгибаясь всем телом, елозя бородой по траве, и бормотал что-то несвязное… Его подняли и отнесли к телеге.
— Быстрее, быстрее! — торопил Сущинский.
Однако старик до утра не дожил.
19
Утренним пароходом, причалившим к пристани часу в девятом, приплыли из Томска молодые врачи — двое мужчин и одна женщина. Они разыскали Ядринцева. Никого из них раньше Николай Михайлович не встречал, во всяком случае, лица их ему ни о чем не говорили. Но когда один из них, знакомясь, назвал фамилию, Ядринцев удивленно посмотрел на него и переспросил:
— Как, как вы сказали?
— Корчуганов, Николай Глебович. Вы меня, конечно, не помните, Николай Михайлович, а я вас помню хорошо… Лет десять назад вы к нам заезжали. И отец о вас много рассказывал.
— Так вы сын Глеба Фортунатыча? Вот это встреча! — взволнованно говорил Ядринцев, пожимая руку молодого Корчуганова, только теперь обнаруживая в его лице несомненное сходство с отцом, Глебом Фортунатычем. — Вот это встреча! — сказал он еще раз. — Очень рад, очень рад. Вы надолго в Тюмень?