Караул был организован так. Нашу роту разбили на три равные команды. В то время, когда, например, первая команда находится на охране объекта, вторая и третья отдыхают в караульном помещении. Причём, вторая команда бодрствует: чтение, игры в шахматы или шашки, и тому подобное; а третья команда спит. Спали в тёмной душной комнате, не раздеваясь, а только сняв сапоги, на стоящих в один ряд жёстких нарах, подбитых ватой и обтянутых истёртой кожей. Каждый такой цикл - охрана, бодрствующий отдых или сон - длился по два часа: то есть четыре часа бодрствуешь, а два часа спишь. 3а сутки вымотаешься, как ездовая лайка!...
Сентябрьская ночь. Ты ходишь с автоматом наперевес по песчаному валу. Справа, внизу, в тусклом свете фонарей, проглядываются мрачные, кондовые силуэты казарм и складов Хлюпинской в/ч. Слева, под валом, тянется изгородь из колючей проволоки, а за ней - лес, - черно и ничего не видно. Ночью, в сентябре, - уже холодно. Ты залезаешь лицом до носа в ворот шерстяной водолазки, торчащий из-под гимнастёрки. Тишина такая, что свои шаги колоколом отдаются в ушах и поневоле кажется, что за спиной кто-то крадётся. А тяжелый автомат своим ремнём давит шею. И ты вцепляешься в эту железку коченеющими пальцами, - только бы не потерять его..., только бы не выстрелить...
VIII
Одним прекрасным солнечным июльским утром, - точно помню, что это было в среду, - весь наш лагерь отправился на целый день на практическое занятие по вождению танков. Преподаватели военной кафедры считали своей первоочередной задачей обучить нас управлять этой грозной техникой, поэтому на первом таком мероприятии обещал собраться весь цвет нашего кафедрального офицерства во главе с самим полковником Мухеровым.
Солнце этим ласковым утром светило ярко, но не припекало; и меж стволов деревьев струилась росистая ранняя прохлада. Сейчас бы пойти поваляться на песочке у реки, а не трусить, как стадо баранов, строем на учение, вздымая сапожищами пыль на просёлочной дороге.
Путь предстоял не очень близкий - километров пять, то есть час активной ходьбы, - и, чтобы скоротать время и взбодрить нас, идущий впереди старшина Хряк, масляным басом затянул песню:
- И от тайги до британских морей
Красная армия всех сильней!
Равняя шаг в ритм песне, мы многоголосо продолжали припев, перевирая его на свой лад:
- Так пусть же Красная сжимает властно
Свой хуй мозолистой рукой.
И все должны мы неудержимо
Идти в последний смертный бой!
...
- Отставить приебочки! - скомандовал, неизменно сопровождающий нас прапорщик Полено; а старшина Хряк, дипломатично начал другую песню - нашу любимую, - институтскую:
- Вражьи танки в огромном количестве
Вижу я в командирский прицел.
Как погибнуть в бою героически
Нас три года учил офицер.
И мы, с ещё бóльшим энтузиазмом, подхватили:
- И тогда по широкому по полю
Наши танки в атаку пойдут...
Инженеров широкого профиля
Выпускает стальной институт!
- Прощай, не жалей,
Слёз горьких не лей.
А, как вернусь из лагерей, -
Так обними и обогрей!
В жопу клюнул жареный петух!!!
Так, распевая, мы и не заметили, как прибыли на место.
Офицеры нашей военной кафедры и Хлюпинской в/ч, среди которых были товарищи Мухеров и Хамилов, разместились на заранее сколоченных дощатых трибунах, находившихся на небольшом возвышении, прямо над танковой трассой. Трасса эта представляла собой выкорчеванную в лесу и заезженную стальными гусеницами широкую, неровную просеку - сплошные горбы и ямы.
Вдоль трассы выстроилась вереница блестящих на солнце, вымытых танков. В распоряжение нашего лагерного сбора из трёхсот человек Хлюпинская в/ч выделила тридцать танков Т-55. Каждый из курсантов должен был провести такой танк без существенных ошибок один круг - ровно три километра. Казалось бы, - немного, - но это - была не простая задача для новичков. Дело в том, что вождение броневой техники до сих пор мы осваивали только в теории, и сегодня нам предстояло впервые сесть за танковый штурвал.
Первой в этот день должна была водить наша рота. Построив нас в шеренгу и разбив по взводам и танковым экипажам, прапорщик Полено сказал нам краткое и проникновенное напутственное слово: "Здесь вам не тут! Деревья, чтобы у меня не ломать! Кто собьёт дерево, будет у меня потом его целый день пилить, пока не получится аккуратненький пенёк".
Вождение проходило так. Курсант садился на место механика-водителя, а сам же механик-водитель, ответственный за танк, - как правило, солдат-буг, - на командирское место, на возвышении, за спиной курсанта. На голову курсанта был одет танковый шлем, так, что он ничего не мог слышать. Вследствие этого обстоятельства, все команды механик-водитель отдавал, ударяя по курсантскому шлему упругим ивовым прутиком. "Заводи мотор" - лёгкий щелчок по шлему, "поехали" - ещё два щелчка... Если же неудачливый курсант-водитель совершал какую-нибудь ошибку: например, мотор у него глох, или танк застревал в яме, - то на его шлем обрушивался сильнейший удар, - такой, что в ушах начинало звенеть и перед глазами плыли голубые круги.
Меня бог миловал. Я провёл танк по трассе, хотя и очень медленно, но без единой ошибки, и не сбил не одного дерева. Однако, с водившим вскоре после меня Юриком Рабиновичем, случилась неприятность. Его танк бодро рванул с места, подняв вокруг себя тучу серой дорожной пыли. В пыли нам, зрителям, сначала не было ничего видно..., однако, рёв танкового мотора вдруг внезапно оборвался, и, сразу же затем раздался какой-то странный треск, а потом скрип, за которым последовал глухой звук "бум!", как будто что-то очень тяжёлое упало на землю.
- Дереву пиздец! Счёт: один ноль, - прокомментировал прапорщик Полено.
И, действительно, когда пыль осела, мы увидели сошедший с трассы танк, упершийся в гигантскую, переломанную пополам, сваленную сосну.
- Ах, сука, Чеп! - Зарычал старшина Хряк, - подвёл, гад, роту на показательном занятии! Не сносить Чепиздку головы..., яйца оторву!
Тем временем, башенный люк на танке Юрика второго со скрежетом открылся и из него, кряхтя, сначала вылез здоровенный механик-водитель. Очутившись снаружи, он матерно выругался и снова засунул туловище, по пояс, в танк. Затем, механик с большим трудом вытащил из люка под мышки самого Рабиновича. Очевидно, что тот был ранен: из-под сбитого на бок шлема, на его бледный, интеллигентный лоб катилась тоненькая струйка крови; Юриковы очки разбились и беспомощно болтались на его сопливом, распухшем носу. Глаза его были закрыты, и сам он тяжко стонал, и очень походил на тощую, переваренную сосиску.
Несколько наших ребят подбежали к танку и помогли механику уложить раненого Чепа в тенёк, на травку. Тем временем на место происшествия лично подошёл полковник Мухеров в сопровождении старлея Хамилова и прапорщика Полено. Товарищ Мухеров громовым голосом спросил у несколько растерявшегося механика, переминавшегося с ноги на ногу около распластанного по земле тела курсанта Рабиновича: "Доложите, что произошло, товарищ старший сержант, - почему оказался ранен вверенный вам курсант?!"
Вытянувшись по струнке, механик, немного заикаясь от волнения, отрапортовал, что курсант Рабинович слишком бодро рванул с места и не вписался в первый же поворот. В результате, танк соскочил с трассы и врезался в сосну. Курсант же Рабинович во время резкого торможения впечатался лбом в броню танка. Хорошо, что на нём был шлем, - это его и спасло.
Присутствовавший на занятии лагерный Фельдшер Дыбенко, - крепкий лысый мужик с испитым лицом, - осмотрел Чепа. Оказалось, - что ничего страшного - черепушка цела. Царапину на лбу Дыбенко он залил йодом и голову перевязал бинтом, - прямо, как раненому бойцу в фильмах о войне.